Дочь того самого Джойса

Я разобрала это слово, хотя времени у меня было меньше секунды, но в нем нет никакого смысла. Мне нужно больше времени. Необходимо увидеть его снова. Но доктор уже идет к столу, и его глаза горят. Он берет тетрадь, запирает ее в ящик своего письменного стола красного дерева и кладет ключ в карман.

Слово, что я прочитала… вроде бы это было латинское insecta или что-то очень похожее. Он думает, что я – насекомое? Что я бесхребетная? Что у меня не хватило смелости, чтобы съехать от родителей? Так или не так? Я сижу на краешке кресла, пораженная, ничего не понимающая. Насекомое? Теперь я не больше чем насекомое?

Глава 8

Февраль 1929 года

Париж

– Они ссорятся из-за денег, – прошептала я, почти вплотную придвинувшись к мистеру Беккету в полутемном коридоре. Из открытой двери кабинета доносились сердитые голоса Джорджо и баббо, и нам было прекрасно все слышно.

– Мне следует уйти? – Мистер Беккет сделал шаг назад, к парадной двери.

– Баббо считает, что, поскольку он гений, за все должны платить другие люди. Но денег всегда не хватает. Ему вечно их недостает. Я предложила не ужинать в ресторане каждый вечер, но мама и слышать об этом не желает, хотя я готова сама ходить за покупками и варить еду. И я уверена, что мы могли бы тратить меньше на одежду. Леди, которая за все это платит, живет как пуританка. – Я тайком взглянула на свои новые туфельки с рядами перламутровых пуговок и изогнутыми каблуками.

– У всех великих художников есть покровители, – едва слышно возразил мистер Беккет.

Голос Джорджо повысился почти до крика:

– Тогда почему ты отдал четыре коллекционных экземпляра «Улисса» докторам матери? Четыре! В кожаных переплетах! Как они могут стать коллекционными, если ты раздаешь их направо и налево?

– Эти доктора очень хорошо присматривали за твоей матерью, – сухо бросил баббо.

– И им не менее хорошо за это платили. Американская больница стоит в два раза дороже, чем местная.

Баббо устало вздохнул. Мистер Беккет снова быстро взглянул в сторону парадной двери, но я спокойно положила руку на его локоть.

– Они уже почти закончили. Дайте им еще минуту, и я отведу вас в кабинет.

– Или оставил бы их здесь, чтобы они принадлежали семье, – ты мог бы поступить и так, – резко проговорил Джордже.

– А, твое наследство… Так вот в чем все дело, Джордже?

– Разумеется, нет, – огрызнулся Джордже – Я просто думаю о тебе и маме. Тебе следует быть менее щедрым и просить за свои книги больше. Ты знаешь, сколько сейчас берет Пикассо за свои маленькие картинки? Ты не хуже его, но тебе платят сущие гроши. И посмотри, как ты работаешь – с утра до ночи, не покладая рук. И за что?

– Так скажи мне, Джорджо, почем же месье Пикассо продает свои картины? – В голосе баббо послышалось неприкрытое любопытство.

– На прошлой неделе он продал небольшой портрет своей нынешней любовницы Гертруде Стайн за пятьсот долларов.

Из-под ресниц я посмотрела на мистера Беккета. Положение было крайне неловким; воздух так сгустился, что, казалось, его можно резать ножом. Я подумала, не стоит ли в самом деле позволить ему уйти. Но что-то удерживало меня. Словно бы я хотела, чтобы он увидел нас, знаменитую семью Джойс, такими, какие мы есть. Без прикрас. И жадного Джорджо, который сражался за то единственное, что теперь его волновало.

Джорджо продолжил, и его голос дрожал от негодования.

– И с тех пор он хвастается, что написал этот портрет всего за четыре часа. Четыре часа! Ты работаешь в десять раз больше за крошечную часть таких денег. Ты такой же великий мастер, как Пикассо, – нет, более великий! Все твердят, что ты гений. Так почему ты не получаешь достойных твоего таланта денег? Твои слова навеки останутся в умах миллионов. Они изменят чьи-то жизни. А картины Пикассо будут висеть на стенах, и ими будут любоваться всякие… всякие Гертруды Стайн! – Он выплюнул это имя, как муху, залетевшую в рот.

– У меня нет ни малейшего желания говорить о мисс Стайн, но хорошо. Положим, я принимаю твой довод насчет стоимости моей работы. И как же назначить достойную цену?

– Я полагаю, нам следует начать с тех глав книги, над которой ты работаешь, которые публикует «Блэк сан пресс». Сколько они тебе предложили?

– Тысячу долларов. Совсем немного, по мнению Пикассо, воображаю.

– Это восемь часов работы Пикассо. Восемь часов! А как долго ты бился над этими словами, отец? – Джорджо опять повысил голос. Он звенел от еле сдерживаемого гнева.

– Это труд моей жизни, Джорджо. Вся она – там. Больше у меня ничего нет.

– Согласен. Ты должен настоять на том, чтобы они удвоили или даже утроили плату. И никогда не принимай первое же сделанное тебе предложение! Никогда!

– Но они были ко мне так добры. Я говорил, что специально для меня они велели изготовить гигантскую лампочку, чтобы я мог видеть текст? И еще усилили мощность, чтобы я не напрягал глаза во время редактуры. Когда твои книги отвергались огромным множеством издательств, поневоле начинаешь ценить такие небольшие проявления внимания.