Дочь того самого Джойса

Конечно, она заметила мою скованность у станка. И неудивительно. Изнуренная тревожными мыслями и почти бессонной ночью, я была обессилена, что не могло не отразиться на моем чувстве ритма и энергичности. Я подняла подбородок и попыталась вызвать в теле ощущение легкости.

– Вы недостаточно усердно работаете. – Она нетерпеливо потопала ногой по полу. – Я наблюдала за вами. И знаю, что во время отпуска вы совсем не занимались.

– Простите, мадам. Я должна была приглядывать за родителями, заботиться о них. Мой отец упал – наткнулся на стену… – Я говорила все тише и наконец умолкла.

– Сегодня в вас совсем не было энергичности. Вы почти висели на станке. Вы ослабели. Да, ослабели. – Мадам сощурила сверкающие глаза и уставилась на меня.

– Я дурно спала прошлой ночью. Я знаю, я еще нагоняю класс после лета, но хочу продолжать. Балет – моя жизнь, мадам. – Я посмотрела на свои ноги, все еще в пуантах. Развязанные ленты змеились по полу.

– Вы думали о том, что я вам сказала перед тем, как вы уехали, Лючия?

– Д-да, мадам, – заикаясь, пробормотала я. – Я хочу доказать вам, что могу это сделать. Просто сегодня я очень устала и у меня болят мышцы. Простите, мадам.

– Вы отстали, Лючия. У балерин не бывает отпусков. Они танцуют до тех пор, пока не приближаются к смерти вот на столько. – Она почти свела вместе большой и указательный пальцы, так что между ними осталась лишь тонюсенькая щелочка. – Вы должны спуститься на класс вниз. Будете заниматься вместе с детьми.

Я почувствовала, как от лица отхлынула кровь. Мои ноги начали дрожать.

– Вы слышали, что я сказала, Лючия? – Мадам озабоченно посмотрела на меня. – Вам нехорошо?

Я тупо покачала головой. Студия медленно кружилась, и в моих легких, кажется, совсем не осталось воздуха. Я услышала, как мадам велит мне лечь на пол, и ощутила ее руки на своих плечах – она нежно нажимала на них, пытаясь заставить меня лечь.

– И дышите глубже, Лючия. Прилягте, не двигайтесь и дышите, – донесся до меня ее голос.

Студия закружилась еще быстрее, и последним моим воспоминанием стало: мое тело перестает меня слушаться и рушится на пол. Когда я пришла в себя, надо мной нависала мадам, почему-то искаженная и огромная, как отражение в выпуклом зеркале на ярмарке.

– Вы потеряли сознание, – сказала она.

Я медленно села. Как же я была слаба! Как хрупка! На секунду я даже не поняла, где нахожусь. Но потом все как-то заторможенно вернулось на свои места. Я в пустой танцевальной студии с зеркальной стеной и станком и окнами, из которых видны верхушки деревьев. Закудрявившиеся по краям, сухие желтые листья слетали с веток и тихо шуршали по запачканным сажей оконным стеклам. Над деревьями беловатое осеннее солнце пыталось вывернуться из-под одеяла грязно-серых туч. С улицы внизу слышался шум транспорта – блеющие гудки автомобилей, визжащие шины, стук лошадиных копыт и колес тележек, звонки велосипедов и пронзительный свист жандарма.

– Вы хотя бы едите? Вы, танцовщицы, вечно голодаете. – Мадам вытащила из сумки несколько шоколадных конфет с засахаренными фиалками и протянула их мне. – Подарок от миссис Фицджеральд. Теперь мне нужно идти на урок. Посидите здесь, пока вам не станет лучше. Тогда пойдете домой.

Оглушенная, ошеломленная, я кивнула и снова закрыла глаза. Слова мадам все еще носились в воздухе, эхом отражаясь от стен студии и от зеркала, ползали по полу, обвивались вокруг станка. «Вы должны опуститься на класс ниже… Будете заниматься вместе с детьми…» Она узнала обо мне правду, подумала я. Что я не могу танцевать, что мне не хватает дисциплины, что мое тело не годится для балета, что я – дитя и должна обучаться с детьми. Я не танцовщица – я мошенница. И мадам меня разоблачила. Как же я была глупа и самонадеянна! Я думала, что смогу научиться балету. Думала, что у меня есть талант. Да я вообще хоть когда-нибудь умела танцевать? Есть ли у меня хоть капля способностей? И баббо тоже видел всю правду. Вот почему он так настойчиво советовал мне стать переплетчицей. Я представила, как стою у станка с маленькими девочками и как их изумленные взгляды преследуют каждое мое танцевальное движение. Танцевальное? Ха! Громоздкое, неловкое, огромное существо. Я, как наяву, услышала, как они шепотом обсуждают мой косящий глаз, показывают на слишком большие груди, толстые бедра, ноги, которые не в состоянии сделать правильный разворот, гигантские ступни в мозолях и натоптышах. Все гротескно, все чудовищно.

Я встала. Попрощалась со студией. Прошла по коридору. Спустилась на семь лестничных маршей вниз. Вошла в вестибюль. Отыскала листок бумаги и ручку и написала короткое письмо мадам Егоровой, поблагодарив ее за все, что она для меня сделала. Вложила его в конверт. Написала наверху ее имя с пометкой «лично в руки». И оставила на небольшом столике, прислонив к вазе с увядающими хризантемами.