Дочь торговца шелком

В первые сутки она старалась сохранять спокойствие, хотя слухи о Мезон Сентраль оказались правдивыми. Ночью там стоял жуткий запах прогорклого жира, а днем – гнилой рыбы. Через единственное крохотное оконце в камеру проникал свет, воздух был жарким и влажным, и Николь казалось, что она задыхается. Ее сердце отчаянно стучало. Она пыталась совладать с хаосом в мыслях, но лишь усталость могла притупить панику. Надо было поехать во Францию, когда У Лан впервые это предложила, сокрушалась Николь.

Ее словно держали в клетке. Цепь от наручников крепилась к стене, а ноги удерживала металлическая скоба на полу возле ее бетонного спального места. В начале дня охранники-французы приносили металлическую миску с водой, но часто ее опрокидывали. Остальные женщины в ее крыле были вьетнамками. Николь пыталась поговорить с одной заключенной из соседней камеры – истощенной, со стеклянным взглядом, – но та сплюнула на пол и отвернулась.

Николь не впервые слышала о жестокостях в колониях, но личного опыта у нее не было. На второй день заключения в этой тесной камере у нее разболелась спина. Хотелось подвигаться, чтобы уменьшить боль. Мочевой пузырь уже лопался, но она терпела – с такой частотой мочеиспускания, как у беременных, ей не всегда удавалось добраться до ведра вовремя. Приходилось испражняться под себя. Горло пересохло, и Николь боялась, что недостаток воды скажется на ребенке.

«Почему это произошло теперь, когда Марк уехал?» – думала Николь. Будь он здесь, то непременно нашел бы способ вызволить ее, хотя бы по состоянию здоровья. Вспомнив прикосновения любимого, она чуть успокоилась, но следом пришло ужасное осознание – если он в скором времени не вернется в Ханой, ее будут судить и казнят и ребенок погибнет вместе с ней. С опухшим от слез лицом она взывала к охранникам. Ее бросало в жар, со лба ручьями стекал пот. Один охранник смягчился и принес немного воды, которую Николь тут же выпила. Она боялась лишь, что кошмарные условия пребывания в камере причинят ее малышу вред, и вспоминала лучшие времена, а когда одолевали сомнения, она молилась Богу о спасении.

Мысли о еде вытесняли страхи. Дважды в день пленницам давали по небольшой миске бурого риса. Николь воображала, что ест любимые блюда – яйца-пашот в супе со шпинатом, жареную кукурузу и вкуснейшие пирожные. Но больше всего ей хотелось кофе со сгущенным молоком.

С наступлением ночи дневная жара уступала место прохладе, до раннего утра на улицах с визгом дрались коты. Николь продрогла до костей. Она вертелась на бетонной лежанке, пытаясь найти удобное положение. Наконец устроившись, пусть и на пять минут, она все равно не могла уснуть из-за кошачьих воплей и резкого света фонаря у охранника.

Через пять дней Николь отвели в небольшую затхлую комнату, якобы на допрос. Шли минуты. Скованная наручниками, она ждала. Кожа зудела, особенно на макушке, куда Николь не могла дотянуться. Минуты переросли в часы. Зуд стал нестерпимым. Чтобы отвлечься, Николь подняла голову и посмотрела на небольшой квадрат солнечного света, пытаясь представить, каково сейчас снаружи, но больше всего ей хотелось почесаться. Пребывая на грани истерики, она позвала охранника.

Вместо него в комнату вошел Жиро с мерзкой ухмылкой на лице. Николь, замерев от страха, наблюдала, как он сел на табурет и широко расставил толстые ноги. Говорил он мало, покуривая «Голуаз блю». От сигаретного дыма в столь тесном пространстве ее замутило. Николь наклонила голову, чтобы спрятаться от него за стеной густых волос. Так он не видел отвращения на ее лице, да и она не знала, с каким выражением смотрит он.

– Итак, – наконец произнес Жиро жестким, как наждак, голосом. – Что ты можешь нам рассказать?

– Я ничего не знаю.

Николь подняла голову и посмотрела в окно. Свет угасал, и комната словно бы сузилась, смыкаясь вокруг нее.

Жиро пододвинул табурет и подался вперед, потом схватил Николь за подбородок. Она содрогнулась всем телом, но ей пришлось поднять взгляд и увидеть темные волосы, торчащие из его ноздрей, вдохнуть отвратительный запах затхлости с примесью алкоголя. В глазах Жиро застыло самодовольство. Николь снова вздрогнула, и ее охватил страх. Она вспомнила, как пожалела этого человека из-за смерти сына, но сам Жиро был лишен сочувствия.

– Ничего не знаешь? После столь длительного сотрудничества с Вьетминем?

Комиссар склонил голову набок, показывая, что не верит Николь, потом убрал руку с ее подбородка.

– Они мне не доверяли.

– А что, если правильные ответы даруют тебе свободу? – Жиро улыбнулся.

Николь покачала головой:

– Я находилась в исправительном лагере, но даже не знаю его расположения. То же самое и с другими местами, где я побывала.

– И что ты видела, когда ездила туда, не знаю куда? – Жиро снова улыбнулся.

Николь не смогла вынести его тяжелого взгляда и отвернулась к окну. Он считал ее полной дурой.

– Видела, как ужасно обращаются с женщинами и детьми. Примерно как вы со мной.

– Смотри на меня, – приказала он. – Это не просьба.