Она даже приохотилась проводить время на кухне, болтая с прислугой у большого очага, который не только давал тепло, но и согревал одним видом живого огня. А когда наконец прибыл Теокл, даже мысли о том, чтоб покинуть дом, в голову не приходило…
Шли дни и месяцы. Наконец земля зазеленела, оживились леса, птицы запели в листве лавров. Ветер, насыщенный крепким запахом цветущего боярышника, носился по улицам, как молодой жеребец, относя прочь очажный дым и запах помоев.
Муж вновь ушел в море, и дни текли в ожидании, но теперь Гипсикратия даже начала находить в этом ожидании известный вкус. «По крайней мере, мне не грозит, что я надоем ему», – думала она, засыпая одинокими ночами. И верно, всякий раз, вернувшись из плавания, Теокл старался изо всех сил наверстать упущенное время.
Так или иначе, жизнь ее ничем не отличалась от жизни большинства ей подобных – жен видных граждан Синопы. Одинокие ночи в ожидании мужа, жаркие ночи после его возвращения, прогулки по площадям и рынкам, развлечения, новые платья, пирушки с такими же, как она…
Как-то раз в отсутствие Теокла она даже сама сходила в театр, когда там давали не пьесу древнего сочинителя вроде автора «Лисистраты» (его имя она так и не удержала в памяти), а какого-то синопейца. Был ясный, яркий день ранней весны.
Комедия оказалась набором потешных сценок про жрецов-обманщиков, ловких сводников и глупых богачей, которых обманывают собственные рабы.
Зрители покатывались со смеху, и она тоже начала хохотать, глядя на дурака наследника, который вознамерился узнать о завещании через предсказателей:
Но наследник оказался не один – и вот уже закипела драка между ним и его соперниками. На просцениум медленно вышел руководитель хора и с важностью произнес:
Ответом ему был хохот театральных рядов: хорег явно запоздал с этим утверждением, в «поспешномыслии» его упрекнуть было невозможно. Актеры давно уже прыгали по сцене и, изображая схватку, лупцевали друг друга по чем попало:
–
Гипсикратия, глядя на продолжающуюся драку, только головой покачала. Ей пришлось напомнить себе, что в бою греки отнюдь не смешны и, может быть, эти же актеры, начнись война, встанут в несокрушимый строй фаланги, против которой бессильны все ухищрения степной конницы.
Наверно, она до сих пор просто чего-то не понимает в жизни эллинского полиса. Чего-то очень важного…
Гипсикратия пропустила момент, как театральное действо закончилось и на сцену под аплодисменты зрителей вышел сочинитель. Упитанный, даже рыхловатый горожанин лет тридцати, он походил не на почтенного мудреца, каким она смутно представляла себе служителя муз, а на трактирщика средней руки.
– Не смотри на него так. Он не воин, не философ, а трактирщик, – прошептала Никс, сидящая рядом.
– Что?
– Содержатель харчевни, – объяснила подруга, – на досуге пробавляется сочинительством.
– А… А по моему взгляду так ясно, что я о нем подумала, да?
– Смотря кому, – улыбнулась Никс. – Слушай, давай завтра тоже встретимся, если у тебя нет других дел.
– Хотела бы я иметь какие-нибудь дела… – горько вздохнула Гипсикратия. – Давай, конечно. Ты меня в гости приглашаешь или мне тебя пригласить?
– Не в гости, – снова улыбнулась подруга, – а в городскую пинакотеку. Приходи, конечно, ко мне: пойдем туда вместе, чтоб порознь не скучать. Заодно и поговорим…
Что такое пинакотека, Гипсикратия не знала. Пришлось по дороге домой спросить у Клеоны.