Дочь Великой Степи

Казалось, что и боги тут толпятся повсюду, только незримо. Во всяком случае, их жилища-храмы высились здесь во множестве. И скромные святилища из грубо отесанных блоков, ушедшие в землю от времени, – так строили очень давно, – и новомодные, с мраморными колоннами, резными фризами, роскошью бронзовых курильниц, в которых жрецы жгли масло и фимиам.

Как похвалялись сами синопейцы, на всем южном берегу Понта Эвксинского не было места, лучше украшенного и обустроенного. Гипсикратия охотно соглашалась. И в самом деле, город, ставший ей родным, был великолепен.

Правда, кое-где вдоль вымощенных мелким булыжником узких переулков лепились прижатые один к другому низкие дома без окон. Но что поделать: если даже среди богов есть бедняки, то чем люди лучше? К тому же туда ей заглядывать было незачем, ее путь обычно лежал вдоль широких улиц, где стояли богатые особняки. Большая часть их принадлежала людям, нажившим богатство перепродажей персидских и гирканских ковров, бактрийского лазурита, маракандской бирюзы, олова и янтаря из диких гиперборейских краев. Гипсикратия уже начинала привыкать, что «Гипербореей» эллины называли все, что находилось севернее ее родных степей.

А еще Синопа торговала киноварью и охрой, и спрос на них не переводился. Считалось, что рынок Синопы стоял на одном месте вот уже более восьми сотен лет, с самого основания града. На нем сходились многие морские и земные торговые пути, а сам рынок оставался недвижим, куда до него степным торжищам, постоянно переползавшим с места на место…

Вовсе не дело – вспоминать об этих торжищах. Они остались в той, прошлой жизни.

Южная гавань была украшена бронзовой статуей Автолика-основоположника и его оракулом, у которого моряки могли узнать о счастливом дне для отплытия. По преданию, статуя была отлита из бронзы переплавленных гвоздей и таранов с кораблей, отслуживших свой век. Но куда важнее было то, что ее благословил сам Фагимасад… ой, то есть Посейдон: здесь морской владыка носит такое имя и на скифское прозвище может обидеться, он такой. К счастью, Гипсикратия не произнесла его вслух.

Так или иначе, едва ли не каждый промышляющий морем хоть раз в жизни что-нибудь жертвовал оракулу. Кто – медь оболов, кто – серебро тетрадрахм, а кто – и золотой статер…

Говорили, что статуя чуть слышным звоном может предупредить моряка об опасности. Были даже такие, кто утверждал, будто довелось ему услышать предупреждающий голос меди, отложить выход в плавание, – а потом разразился ужасный шторм. Впрочем, злые языки шутили, что те, кого Автолик, несмотря на щедрое пожертвование, не предупредил, потом просто-напросто ничего не говорили и на коварство его не жаловались. Ну разве что рыбам и тритонам…

На узких улицах царили веселое оживление и суета. Колесницы, с трудом пробивающиеся сквозь толпу, рабы с бритыми головами, громоздкие повозки селян, которые тащили огромные рыжие, загорелые до черноты крестьянки, несшие на голове корзины с фруктами или овощами, иноземцы в пышных одеяниях непривычного покроя и полуголые дети – все это скопище спешило по своим делам в разные стороны одновременно, как муравьи на куполе муравейника.

Гипсикратия поневоле засмотрелась, она никак не могла привыкнуть к городской толчее. Это был словно прилавок ювелира, на который невидимые руки попеременно выставляли диковинные украшения: нубийцев с серьгами из слоновой кости, длинноволосых парфян в расшитых золотыми монетами шапках… Молодых бездельников, завитых и надушенных, в дорогих хламидах[34], длиннобородых философов в окружении учеников… Если не виднее, то слышнее прочих были чтецы и сочинители, вдохновенно читавшие свои или чужие поэмы в надежде, что кто-то угостит их или, того лучше, даст монетку…

Взгляд Гипсикратии останавливался то на гоплитах[35] в сверкающей броне, то на веселой стайке авлетрид[36] -флейтисток, которые, как с усмешкой говорили мужчины, искусны в игре не только на обычных флейтах.

Высокие носилки качались над головами. Не разобрать, кто в них возлежит, знаменитые гетеры или добропорядочные жены видных сановников. Потом мимо проплыла колесница немыслимого великолепия: правил ей чернокожий возничий, а за его спиной возлежала на шелковых подушках молодая женщина ослепительной красоты. На ней был тончайший пеплос[37], вышитый листьями лавра, бледно-голубая материя лишь слегка прикрывала ее грудь, а белокурые волосы, выбиваясь из-под золотой диадемы, волнами ниспадали на почти нагие плечи.

«Должно быть, это жена архонта, – подумала Гипсикратия, – а то и наложница самого базилевса!» Но тут сумела рассмотреть лицо юной красавицы и с удивлением узнала ее: прославленную гетеру Альцесту знали все.

С грустью вспомнила, как сожалел Теокл: мол, на обычной повозке ей ездить – урон для чести, но он охотно купил бы своей жене колесницу вместе с приученным к ней конем и искусным рабом-возницей… Однако для супруги морепромыслителя это считается неприличным.

Ну вот, выходит, для гетеры не считается.