Дочь Великой Степи

– Гипсикратия, – дрожащим голосом вымолвила подруга. – «Высокодержавная». Так меня назвал отец, управитель у… господина. Он был уверен, что мне суждена высокая судьба. Хотел выкупить меня и маму, уже почти скопил деньги, но умер от горячки…

Она всхлипнула, и Зиндра подумала, что Меланиппа ни разу не рассказывала ей, через что прошла, пока была рабыней.

– Не плачь. – Она ласково коснулась плеча полугречанки. И, подражая старшим женщинам своего йера, нарекавшим дочерей в отсутствие отцов, произнесла: – Во имя Вечного Неба и Земли-Апи даю тебе свое имя и нарекаю тебя Варкой.

– Во имя всех богов даю тебе свое имя и нарекаю Гипсикратией, – нараспев подхватила оторопевшая Меланиппа и вдруг, снова всхлипнув, порывисто обняла подругу.

«Я теперь Гипсикратия – высокодержавная, – подумала Зиндра. – Теоклу, наверно, понравится».

* * *

И вот настал день, когда началась подготовка к свадьбе. Вначале ее повели в баню – темное каменное здание, жарко натопленное, с большими круглыми чанами, наполненными водой горячей, теплой и прохладной, где отдали под опеку Маре, старой тощей женщине.

Мускулистый одноглазый раб молча внес несколько связок тонко наколотых поленец, поставил к очагу. Затем окатил из ковша раскаленную каменную печку, ударившую столбом пара, что-то буркнул и вышел. Старуха, держа под мышкой веник из дубовых веток, внимательно осматривала Зиндру.

– Раздевайся, пригожая моя! Мыться будем! – пояснила она. – К свадьбе ты должна быть чистой и красивой.

Зиндра стряхнула рубаху, развязала пояс на штанах… Сразу вернулось воспоминание о том, как его совсем недавно, но будто в другой жизни развязали пальцы Теокла…

Старуха помяла живот Зиндры неожиданно твердыми пальцами, потерла кожу, ощупала груди. Девушке это не очень-то понравилось – словно козу щупают на базаре, – но она решила смолчать. А Мара явно осталась довольна.

– Мальчик нашел драгоценный камень… – заключила она. – А какие бедра! Как кошка, родишь.

Кошек Зиндра видела всего пару раз, поэтому не стала спорить. А еще подумала, что, наверное, Мара раньше знала Теокла, – вот только по какой надобности их пути пересекались?

…Два часа спустя Зиндра сидела на дубовой скамье, розовая, распаренная, прихлебывала из большой чашки взвар и наблюдала, как служанки раскладывают на скамье рядом всякие мази и притирания. Тело она ощущала восхитительно гладким: волосы под мышками и в потайном месте почти начисто сошли от какой-то пасты, оставившей лишь небольшое раздражение, а оставшиеся служанки и сама Мара повыдергивали серебряными щипчиками. Больно было, хоть визжи по-девчоночьи, зато сейчас все красиво, как у настоящих эллинок.

– Хорошо тебя заштопали… – Старуха еще раз осмотрела шрам на ее боку. – Впрочем, ночью его все равно не видно, а посреди дня мужу жену без одежды видеть тем паче не полагается, поди, не продажная женщина… Но шов ровный: рука мастера видна.

– Мастерицы, – зачем-то добавила Зиндра. – Почтенная Паса постаралась…

– Знаю Пасу, – к ее удивлению, кивнула старуха, – толковая лекарка. Только она так и сидит в своей норе, а я… я тут. Была на то причина… Ладно, девочка. Пойдем-ка к оконцу, глянуть на тебя надо еще раз.

Зиндра (или теперь уже следует называть себя Гипсикратией?) потаенно улыбнулась. Она знала, что та увидит. Гладкая молочно-белая кожа – там, где ее не касалось солнце; узкая талия, сильная спина, вдруг расширяющаяся к бедрам. Губы, полные и розовые, как бутоны. Вздернутые груди, соски которых торчат упругими остриями.

– Все, о чем мужчина может только мечтать, – пробормотала Мара. – Ни одна из степных рабынь, которых доводилось мне готовить на продажу или для ложа знатнейших ольвиополитов, не стоила тебя. И близко не стоила! Вроде бы не самое красивое лицо, не самый круглый зад… – ты не хмурься, девонька, принимай правду, как она есть! – живот скорее плоский, чем выпуклый… Но все черты вместе… Уж поверь старой, многоопытной Маре, прошедшей все огни и воды, какие могут выпасть женщине в этом диком краю: ради тебя стоит вспомнить древнее предание…

– Какое, матушка? – Девушка вдруг оробела, словно вернулась в незапамятные времена, на три года назад, на Старую Могилу.

– Что истинная любовь, соединяющая людей, – не безумие похоти, но способ, каким Великая Мать посылает в этот мир тех, кто ему нужен. Ибо от такой любви рождаются чудесные дети… Ну пошли, невеста… – Старуха подтолкнула Зиндру-Гипсикратию к выходу.

Снаружи в пристройке ее ждали две служанки. Они распустили ей волосы и умастили сирийскими благовониями из краснолаковых сосудов тонкой работы. Откуда-то вдруг появилась пожилая женщина с гребнями, ножницами – как для овец, только поменьше – и щипцами. За ней другая несла миниатюрную жаровню.

Зиндра послушно села на низенькую скамейку. Ловкие пальцы пожилой мастерицы занялись копной ее золотисто-рыжих волос, волнами ниспадающих до середины спины. Расчесали черепаховыми гребнями, потом зачесали наверх, завязали на затылке узлом и укрепили несколькими витками ленты, водрузив сверху сеточку из тонких жемчужных нитей.