Дочь Волдеморта

— Глупо воспринимать жизнь, как агонию, — спокойно произнес Волдеморт. — Тебе неведомо, что ждет за ее чертой. Держись за мир, в котором уже удалось чего‑то добиться, — дальше может быть всё, что угодно. Муки, во сто крат худшие, нежели нравственные терзания земной жизни. Не маггловский ад, но неведомое иное существование. Кто знает, чем ты станешь в нем, какие тебе будут розданы карты и чего ты сможешь достичь. — Маг обошел памятник и оперся об него, словно о кафедру. — Неизвестность — всего страшнее, — продолжал он. — В этом мире можно предвидеть всё, коли трезво смотреть на реальность. Знание дает силу. Там — неизвестность. Неведомое, Кадмина, не всегда есть покой. Вцепись в мир, в котором видишь шанс добиться чего‑либо, когтями и зубами. Всё зависит от твоего отношения, твоего восприятия. Отчаяние — слабость, но смерть — глупость. Рулетка, в которой шанс получить нечто лучшее — один на миллион. Не стоит полагаться на судьбу — ты видишь сама, сколь она «благосклонна». Смерть — только иллюзия выхода. Обман пострашнее многих, ибо он безвозвратен.

Ищи наслаждений — они есть всегда; самые разные — подбери их в меру своих чаяний. Перед верно выбранными наслаждениями отступает любая боль, за разумно организованным бытом угасает в рутине прошлое, и неважно, каковым оно было. Люди придумали траур и связанные с ним понятия о приличиях для того, чтобы не выставлять напоказ ту стремительность, с которой горе тонет в повседневности. Его можно задержать, только если разукрасить рутину скорбью, паломничеством по умножающим эту скорбь местам или постоянным насилием над памятью. Не возводи горе в культ, как это принято моралью, — ты уже испытала на себе, сколь сие тяжко и бессмысленно.

А потом всё равно забываешь. Как только прекращаешь искусственно питать свое уныние.

Но уж коль ты убежденный приверженец традиционного горя, — добавил маг, помолчав, — выслушай еще и традиционное утешение. Цени хотя бы то, что сделал для тебя твой супруг, Кадмина. Я не думал никогда, что существует в этом мире то, ради чего Люциус Малфой способен пожертвовать своими благами, даже самыми малыми. И я впечатлен по–настоящему. Хоть и думал, что утратил способность удивляться… Но, Кадмина, Люциус даровал тебе жизнь не для того, чтобы ты служила бессменной плакальщицей на его могиле. Если бы он желал вашей совместной вечности на этом кладбище, он позволил бы и тебе умереть. Рискнул бы в надежде на спасение для вас обоих.

Но он не стал рисковать. Тобой.

И не спас свою жизнь, хотя имел на это времени вдосталь.

Оцени по достоинству эту великую жертву, тем более ценную, чем полнее осознаешь, кто ее тебе преподнес.

* * *

После смертоносного пожара, уничтожившего Уилтширское поместье, вдова Люциуса Малфоя вместе с дочерью поселилась в Блэквуд–мэнор, доме своих родителей, где уже когда‑то провела небольшой период времени между окончанием школы и первым замужеством.

Сейчас молодая ведьма вновь возвратилась в старинную усадьбу своих предков по материнской линии.

Гермиона больше не боялась Волдеморта, не избегала Черную Вдову. В ней поселилась твердая апатия — не к жизни вообще, но ко всему хорошему, всему, что она раньше подсознательно защищала.

Почему должна она жалеть тех, кто ей безразличен, и осуждать тех, кто добр с ней — не важно по каким причинам, и не важно как надолго? Почему должна ратовать за некую всеобщую справедливость, которой нет, и не может существовать в природе?

Ей часто вспоминались слова, сказанные Молли Уизли в день похорон Джинни: «Что‑то случилось с этим миром, я перестала понимать, что происходит вокруг, — призналась тогда убитая горем мать. — Всё не так. Всё встало с ног на голову. Гарри Поттер убил мою дочь. Он, тот, кем мы гордились и на кого уповали, убил мою девочку… А самые проникновенные слова над ее телом произнес Тот–Кого–Боялись–Называть. Я ничего не понимаю, Гермиона. Я больше не в силах ничего понять! Наверное, я всю свою жизнь ничего не понимала…»

Потом Гарри Поттер убил еще двоих ее сыновей.

Быть может, Лорд Волдеморт не менее жесток. Но кругом царит одна сплошная жестокость — и Гермиона предпочла вовсе забыть о той ее части, что не касается лично ее. Она и сама сейчас хотела быть жестокой.

И бесчувственной.

Ей даже удавалось…

Маленькой Етте понравилось жить с grands‑parents в новом доме, да еще и вместе с огромной змеей Нагайной, к которой она была неравнодушна давно. От последнего обстоятельства юная мисс Саузвильт и вовсе пришла в бурный восторг.

Расставание с родным поместьем девочка перенесла с удивительной легкостью. Как и смерть своего отчима. Казалось, Етту куда больше печалила утрата погибшей в огне кошки Мельпомены.

Домовики Оз и Формоз, уцелевшие благодаря милонской фиалке, перебрались с пепелища вслед за своими хозяйками и присоединились к шустрому эльфу Меньрозу, следившему за Блэквуд–мэнор с тех пор, как туда въехали Лорд Волдеморт с супругой.