Дочь времени

«Ранним утром герцогиня стояла на ступеньках своего дома, освещенная нежарким, рассеянным светом лондонского декабрьского солнца, провожая мужа, брата и сына. Дирк с племянниками вывели на мощеный двор лошадей, вспугнув стайку голубей и воробьев. Она увидела, как муж вскочил в седло — как всегда спокойно и основательно, — и подумала, что, несмотря на его бравый вид, можно решить, что он собрался ехать в Фотерингэй полюбоваться на новорожденных ягнят, а не отправляется воевать. Ее брат Солсбери, как все темпераментные Невилли, не скрывал нетерпения.

Она улыбалась, но в глубине души было горько. Тревожно за Эдмунда. Семнадцатилетний Эдмунд, легкоранимый юноша, почти мальчик, не знавший, что такое война, был возбужден и горд сознанием того, что его ждет первое в жизни сражение. Она не смела сказать мужу: „Береги Эдмунда“. Муж не понял бы ее, а Эдмунд, услышав эти слова, пришел бы в ярость: Эдуард всего на год старше, а уже командует армией на границе с Уэльсом, и ему пора в бой.

Она оглянулась на младших детей, выбежавших на крыльцо вслед за нею. Их было трое: Маргарет и Георг, упитанные и светловолосые, а за ними, отступая на шаг, как всегда, малыш Ричард. Его темные волосы и брови делали его похожим на чужака и в своей семье. У четырнадцатилетней растрепы Маргарет глаза на мокром месте, а Георг в досаде и обиде, что ему всего одиннадцать и он не принимает участия в сборах. На худеньком личике Ричарда не отражалось ничего, но мать-то знала, что внутренне он дрожит, как струна.

Зацокали копыта скользящих по мощеному двору лошадей, зазвенели доспехи, и три всадника выехали за ворота, где их ждали слуги. Дети на крыльце запрыгали, закричали и замахали руками.

Сесиль, не раз в своей жизни провожавшая мужчин на войну, вернулась в дом, чувствуя незнакомую прежде тяжесть в груди. Она не могла отделаться от вопроса, мучившего ее: „Кто из них не вернется?“

При всем своем воображении она не могла допустить ужасной мысли, что не вернутся все трое. Что она видит их в последний раз. Что меньше чем через год голова ее мужа, увенчанная бумажной короной, будет выставлена на позор над Микльгейтскими воротами Йорка, а головы брата и сына — над двумя другими».

Конечно, это был художественный вымысел, но портрет Ричарда, темноволосого малыша, казавшегося чужаком в своей семье, заставил Гранта задуматься. Он забыл о Сесили Невилль и стал искать в тексте, нет ли еще каких-нибудь упоминаний о Ричарде. Но мисс Пейн-Эллис не очень-то занимал поскребыш Ричард. Ее увлекала эффектная фигура первенца Эдуарда. Вместе с кузеном Уориком, сыном Солсбери, он одержал победу в битве при Тоутоне и, хотя память о зверстве Ланкастеров была еще жива, проявил к ним милосердие, столь типичное для него в будущем.