Дочери Лалады. Паруса души

— Ты никогда не показывал, что у тебя в медальоне, который ты носишь не снимая. Но он явно открывается, и что-то внутри должно быть.

Батюшка смотрел в звёздное небо, и оно отражалось в его глазах этой мягкой бездной — даже в искусственном. Достав из-под рубашки медальон, он открыл его. Там оказался миниатюрный портрет Дамрад и маленькая прядка седых волос. Поглаживая её большим пальцем, он проговорил с кроткой и немного печальной улыбкой:

— Это волосы матушки Дамрад. Она подарила мне этот медальон, перед тем как я отправился на войну. Она сказала, что он будет оберегать меня от опасностей... И он действительно берёг. Я не раз попадал в смертельно опасные передряги... Другой на моём месте живым бы из этого месива не вышел, а на мне к концу войны не было ни царапины. Глаз я потерял очень глупо, совсем не в бою. Война уже кончилась, и мы отступали домой...  Один товарищ подрался со мной из-за миски каши, которой нас кормили женщины-кошки. Ему показалось, что у меня больше кусочков мяса в миске... В потасовке с ним я глаза и лишился. А ещё матушка сказала, что ей нельзя любить меня... Она не объяснила, почему, но и так было ясно, что из-за Санды. Санда была безумна. Она страдала болезненной ревностью, а матушка боялась её потерять, боялась огорчить её чем-то и вызвать у неё новый приступ безумия. Она притворялась, что не любит меня. Так хорошо притворялась, что действительно не чувствовала любви... Но вся её любовь была в этой прядке, которая хранила меня всю войну. Матушка погибла, закрыв собой проход между мирами... После её смерти из прядки тоже ушла жизнь — она стала седой и холодной. Но я всё равно ношу её в память о ней. Я всегда знал, что матушка любила меня, просто делала вид, что не любит. После смерти её душа пришла ко мне во сне и сказала, что я всё понял правильно. А ещё она завещала мне любить тебя, моя драгоценная Онирис. Любить вдвойне — и за себя, и за неё, потому что она уже не успела... Она очень сожалела о том, что оставила тебя без своей любви и мечтала это наверстать, восполнить. Когда-нибудь... Быть может, в новой жизни. Последнее, что она успела сделать в твою честь — это приказать построить прекрасный корабль и назвать его твоим именем.

К концу этого рассказа из глаз Онирис катились светлые и тёплые слёзы. Обняв отца, она прошептала:

— Мой самый добрый, самый ласковый, самый родной на свете батюшка... Я никогда, никогда тебя не оставлю... Мы всегда будем вместе. Я тоже всегда любила тебя за двоих — и за себя, и за матушку Темань.

— Я всегда чувствовал это, дорогая, — ответил отец с улыбкой.

И они вместе подняли глаза к звёздному небу.

Когда-нибудь восполнить... Быть может, в новой жизни. Самый родной на свете волк. Девочка с удочкой. Но опять эти кусочки головоломки не сложились в голове Онирис воедино, и она просто улыбалась, глядя на звёзды и думая о том, что теперь она никогда, ни за что на свете не оставит батюшку. Он должен быть любимым всегда.

Когда они вернулись в комнату к мальчикам, Ниэльм уже наконец-то спал, а Одгунд с Арнугом дожидались Онирис, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

Одгунд не пришлось снова договариваться и меняться с кем-то рейсом, чтобы отплыть домой вместе с Онирис и Арнугом. Онирис просто приобрела билеты на тот рейс, к которому корабль Одгунд прикрепили в качестве охраны. До отплытия оставалось чуть менее двух недель. Всё это время Одгунд с Арнугом гостили в доме госпожи Розгард — к огромной радости и удовольствию Ниэльма. Три раза они все вместе посетили службы в главном храме столицы: один раз утреннюю, второй — дневную, третий — вечернюю. Госпожа Розгард признала, что музыка действительно целительна и приносит мир и утешение в душу; она пообещала регулярно посещать храм не только для собственного облегчения, но и для того, чтобы вместе с музыкой посылать свою любовь в тот уголок Чертога Вечности, где теперь обитала душа Темани. Онирис могла только порадоваться такому её решению.

Чем ближе был день отплытия, тем радостнее становился Ниэльм. Его воодушевляло всё: и предвкушение своего первого в жизни морского путешествия, и грядущая встреча с Эллейв, и Силлегские острова... О, он просто бредил ими, мечтая поскорее там оказаться! А вот на душе у Онирис становилось всё тревожнее: её снова начинали одолевать мысли о предсказанной разбойницей Йеанн опасности. Да, когда они плыли с Силлегских островов, ничего так и не случилось, но оставалась ещё обратная дорога. Означало ли это, что опасность подстерегала Онирис где-то там, на пути домой? А ведь с ней теперь были дети и батюшка Тирлейф. Если Йеанн всё же не обманула, в опасности были и они...

Но Онирис, дабы никого не пугать заранее, хранила свои тревожные думы глубоко в себе. Только с матушкой Аинге поделилась она этим, и та задумчиво молвила: