Дочери Лалады. Паруса души

— Эта встреча была послана тебе судьбой не зря, дитя моё. Не пренебрегай ею. Не презирай эту разбойницу. Если у тебя будет такая возможность, прими у неё покаяние, я наделяю тебя такими полномочиями, хоть ты и не служительница богини.

С этими словами матушка Аинге вручила Онирис кулон в форме волчьей головы с сапфировыми глазами. Она велела ей встать на колени перед статуей Девы-Волчицы, зажгла благовония и начала произносить:

— Богиня наша! Прими в лоно своё сестру нашу, служащую в миру. Да пребудет с нею сила твоя, да воссияет её сердце путеводным светом твоим, да свершится через неё воля твоя!

Пол покачнулся под Онирис, и она вдруг ясно увидела перед собой морду каменной Волчицы с Силлегских островов. Та смотрела на неё пустыми глазницами, а в груди у Онирис гулко отдалось эхо её слов:

«Мои глаза... Пусть Эллейв вернёт мои глаза! И получит всё, о чём мечтает».

От глубинных ударов её огромного сердца вздрагивал пол под ногами, гудело всё пространство, голова наполнялась шепотками, потусторонним бормотанием... В этой шелестящей круговерти Онирис утратила равновесие, её будто в водоворот захватило и понесло. Когда она вынырнула на поверхность, ловя ртом воздух и шатаясь, матушка Аинге уже помогала ей подняться на ноги.

— Ты можешь продолжать жить обычной мирской жизнью, дитя моё — иметь семью, рожать детей и всё прочее, — наставляла она. — Но в твоём сердце должен неизменно сиять свет Источника, ты должна стать для окружающих неиссякаемым родником благодатной силы. Ты наделяешься правом проводить некоторые обряды: краткую службу над усопшим и принятие душевного покаяния у мирян. Книгу с собой я тебе дать не могу, поэтому перепиши себе все тексты и затверди их наизусть. Кулон этот надевай только в случаях, когда тебе нужно обратиться к духовной стороне бытия. В мирской жизни его постоянно не носи, он служебный — такой же, как, к примеру, моё храмовое облачение, которое я надеваю для проведения служб. Это не просто символические вещи, они наделены способностью усиливать нашу связь с духовной стороной бытия. У твоей наставницы Игтрауд есть такой же кулон, она тоже служит в миру. Ты идёшь по её стопам, дорогая. Между вами есть связь и преемственность.

После посещения храма Онирис долго была погружена в задумчивость и казалась рассеянной. Она улыбалась невпопад и не всегда сразу могла расслышать обращённые к ней слова.

— Дорогая, всё в порядке? — тихонько спросила госпожа Розгард, когда они желали друг другу спокойной ночи.

— Да, всё хорошо, — улыбнулась Онирис.

Плечами и душой она ощущала вес и значимость возложенного на неё матушкой Аинге, но этот вес её не тяготил. Как бы это назвать? Груз ответственности? Близко, но не совсем то... Это было, скорее, ощущение, что она несла в себе нечто важное, прекрасное и удивительное. К этому следовало относиться с бережностью и серьёзностью, уже не попрыгаешь легкомысленно — можно и расплескать драгоценный незримый сосуд. Онирис вдруг в один миг поняла, почему у жриц и у госпожи Игтрауд такая плывущая, величественная походка: она и за собой заметила такую манеру передвижения. Они будто старались не расплескать светлый и прекрасный сосуд внутри себя и несли его очень мягко и плавно, не раскачиваясь из стороны в сторону.

Бросившись в своей спальне на колени, Онирис погрузилась в необыкновенно вдохновенную, горячую и прочувствованную молитву. Всей душой она устремлялась к Источнику, открывала ему себя, наполнялась его светом и благодарила за доверие, которое тот ей оказал, руками матушки Аинге возложив на неё эти духовные полномочия. Это не был сан жрицы, Онирис становилась только мирянкой-помощницей, но и это налагало на неё определённые обязательства — прежде всего, перед Источником. Ей следовало быть всегда ему открытой и блюсти внутреннюю чистоту чувств и помыслов.

Полночи Онирис провела в этом молитвенном экстазе, в единении с Источником. Сон убегал от её глаз, но усталости она не чувствовала, силами её питал свет, которым она до отказа наполнилась. Ей хотелось поделиться этим светом с кем-нибудь, одарив щедро и ласково, и она с нетерпением ждала пробуждения родных. Лишь на какой-то незаметно промелькнувший час или полтора её веки смежила дрёма, но она слетела с неё, точно сдёрнутая чьей-то властной рукой. Какой-то тёплый внутренний голос приказывал ей: «Иди и служи!» Это было рвение неофита, ей хотелось поскорее попробовать себя в новом качестве, но, подумав, она не стала надевать кулон. Хватит пока и того, что она являла собой сосуд со светом Источника, из которого окружающие могли утолять духовную жажду. Но нельзя было гордиться этим и возноситься над всеми, считать себя лучше других. Гордыня — камень, который потянет вниз даже самую лёгкую и светлую душу, так учили и матушка Аинге, и госпожа Игтрауд.

Такой ей и следовало быть — с величаво-плавной походкой и сияющими очами, подобными наполненным светом хрустальным бокалам, но со скромно сомкнутыми губами, которым размыкаться надлежало лишь для светлых, мудрых и ласковых речей. Словом — такой, как госпожа Игтрауд и матушка Аинге.