Дочери Лалады. Паруса души

Впрочем, она родилась здесь, для неё местная погода была привычна, горячие лучи дневного светила она переносила хорошо, а в Ингильтвене ей казалось зябко, особенно в холодное время года. Часть Силлегского архипелага лежала в тропическом поясе, часть — в субтропическом, а городу Гвенверину посчастливилось расположиться на границе этих климатических зон. Лето здесь было довольно сухое, основная часть осадков приходилась на зимние месяцы, а весна и осень отличались приятной мягкой погодой с равномерным увлажнением. Однако с середины второго весеннего месяца стреймсмоанна погода начинала приближаться к летней, а именно — жаркой с небольшим количеством дождей. Дожди же здесь отличались силой: уж если с неба полило, так хлещущим потоком, а не лёгкой моросью — что летом, что зимой. В зимнее время обильных дождей было больше, летом они могли быть слабее, хотя в целом тоже проливались довольно сильно.

— Придётся вам перестраиваться на здешний распорядок жизни, — сказала Эллейв. — Рано ложиться и рано подниматься. Верен, дружище, тебя это тоже касается... Не будешь же ты всё время дома сидеть, правда? А то так в море и не искупаешься.

Верену, конечно, тоже хотелось купаться: наслушавшись восторженных рассказов старшего брата, он начал ныть и просить батюшку взять его завтра утром на пляж.

— Если сможешь встать в четыре утра, дорогой — пожалуйста, — ответил батюшка Тирлейф.

Вечером они прогулялись по городу и посмотрели то, что не успели ранее. Было довольно знойно, но косые лучи Макши уже не раскаляли тротуары, как сковородки. К слову, около семи утра по улицам проезжали огромные бочки с водой, которые поливали их струями под давлением. Насос качали двое рабочих, а третий направлял гибкий рукав с насадкой- распылителем на дорогу. Рукав был изготовлен из плотной ткани с водонепроницаемой пропиткой. За городскими деревьями и цветами ухаживала особая служба. Летом, если не хватало осадков, клумбы и цветники поливались. На Силлегских островах было множество подземных источников пресной воды, часть из них отличалась особым целебным составом, а часть давала обычную воду, пригодную и для питья, и для технических нужд.

Хозяйство Силлегских островов совершенствовалось и процветало. Теперь трудно было себе представить, что когда-то они были необитаемы. А у истоков освоения этого прекрасного уголка стояла Дамрад. Много лет назад её сапог впервые ступил на эту землю, тогда ещё дикую, здесь она жила во временной деревянной хижине почти без удобств. Уж давно не было той хижины, и стёрлись следы её ног, но крепость, строившаяся при её участии, сейчас возвышалась над Гвенверином белоснежной громадой, строгая и надёжная, неприступная и прекрасно обустроенная. Город начался с неё, можно сказать — вырос вокруг неё; когда-то не было и этого мощного, кипящего жизнью порта, а была лишь простая грубая пристань, на которой Дамрад встречала корабль с проверяющими высокими чинами морского ведомства... Уже не было той пристани, по которой она несла слабую здоровьем Игтрауд на руках, когда той стало дурно от волнения, но память об этой встрече, казалось, хранила сама земля, воздух и море. Ночной звёздный небосклон помнил их любовь, которой они предавались в ныне уже несуществующем деревянном домике тайком от госпожи Эльвингильд, а море вздыхало по дням их молодости.

— Не знаю, почему мне хочется плакать, — прошептала Онирис, когда они с Эллейв провожали закат, сидя на берегу моря.

Мальчики были уже уложены, Ниэльм получил свою порцию чтения вслух и поцелуй от Эллейв. Земля отдыхала от дневного зноя, море сонно шелестело, звёзды уже зажигались над бухтой.

— Ну зачем же плакать, милая? — Эллейв, прижимая Онирис к себе одной рукой, второй игриво и ласково поглаживала её колени.

Они сидели на песке, и Онирис сняла туфли и чулки, чтобы зарыться в него босыми ступнями. Шляпа Эллейв лежала рядом, и рука Онирис, полукольцом обвивавшая её плечи, время от времени забиралась на её голову, то танцуя пальцами, то поглаживая ладонью.

— У меня в груди... так тесно, — прошептала она.

Её переполняла трепещущая, пронзительно-сладкая, необъяснимая и светлая грусть. Не тягостная, не гнетущая, не отнимающая силы и не делающая взгляд тусклым, а тонкая и прекрасная, изысканная, ажурная, как мерцающий звёздный узор. Хотелось пить это чувство, как прохладительный напиток.

Губы самого родного на свете волка были в одном жарком мгновении от поцелуя, они щекотали дыханием и окутывали шёпотом:

— Моя самая ласковая на свете девочка... Самая ясноглазая... Самая светлая и нежная... Самая удивительная... Не надо плакать, лучше улыбайся. Когда ты улыбаешься, моё сердце будто сиянием наполняется. А твой смех — это самая прекрасная музыка на свете.