Дочери Лалады. Паруса души

Она ушла в море, а он остался на берегу. Её светлый, ясноглазый образ немного озарял беспросветную тьму в его душе, поддерживал его в том морально раздавленном состоянии, в которое его повергли навалившиеся на него невзгоды. В этом состоянии ему пришлось приступить к поискам новой службы, потому что невыносимо было сидеть на содержании у мачехи и отчитываться за каждый съеденный кусок хлеба и каждую пару купленных чулок. Матушкины наградные деньги он тратить тоже не мог. Он просто не мог есть и пить на них, зная, что эта еда и питьё оплачены её жизнью. Её кровью. У него в горле вставал ком, а в глазах плыла солёная влага при мысли об этом.

Клерки требовались много где, он знал эту работу и мог бы устроиться почти сразу, но всё это у него уже в печёнках сидело. Он возненавидел подобную деятельность до тошноты, до скрежета зубов. В конце концов мачеха, сжалившись, предложила ему пойти в её контору — вести реестр дел и управлять архивом, выдавать справки и выписки, а также выполнять мелкие поручения, но у него кровь стыла в жилах от мысли, что придётся терпеть её мелочность не только дома, но и на работе. Он отказался, она презрительно хмыкнула. Выходное пособие заканчивалось.

В театр комедии требовался билетёр, и он от отчаяния предложил свою кандидатуру. Его взяли, но откровенно предупредили, что на этой должности у них большая текучка: мало кто долго выдерживает эту монотонную и бесперспективную работу. Тьедриг ответил, что его это не смущает. В его обязанности входила проверка билетов на входе в театр, запуск зрителей в зал, помощь с поиском мест. Также на нём было ведение статистики заполненности зала.

Платили ещё меньше, чем на предыдущем его месте, а выговор могли влепить за малейшую оплошность. За каждый выговор — вычет из жалованья. Если выговоров много, выплата со всеми вычетами сводилась почти к нулю. А придраться могли к чему угодно: не улыбнулся, проверяя у посетителя билет — выговор; не поклонился достаточно низко, впуская зрителей в зал — выговор; замешкался, провожая зрителей к креслам — выговор; ошибся в статистике заполненности, поставил кляксу, писал некрасивым почерком — выговор, выговор, выговор!

Театр был не слишком крупный, билетёров трудилось трое, а надзирал за ними старший капельдинер. В крупных залах могло работать до десяти таких служащих. На такую работу предпочитали отбирать внешне привлекательных молодых мужчин: для женщин такая служба считалась слишком непочётной и низкой. На рабочем месте нужно было носить казённую красно-зелёную ливрею, пользоваться украшающими средствами для лица, быть чистым и опрятным, приятно пахнуть и — улыбаться, улыбаться, улыбаться! Естественно, при приёме предпочтение отдавалось кандидатам с красивыми зубами.  

Тьедриг был красив, ливрея сидела на нём превосходно, отчётность он вёл аккуратно и чётко, но проклятая неуклюжесть то и дело приводила к выговорам. Улыбался он усердно, но замешкаться, потеряться в сумрачном зале, неловко поклониться, задеть или толкнуть кого-нибудь нечаянно, наступить на ногу — это случалось с ним на каждом шагу. И без того смехотворное жалованье могло сокращаться из-за этого вдвое.

Для увеличения дохода ему пришло в голову в свободное от основной службы время веселить прохожих на улице. Для своих сольных представлений он нарочно приобрёл нелепую, плохо сидящую на нём одежду и дурацкую шляпу, а чтобы кто-нибудь из знакомых или бывших коллег не узнал его, раскрашивал себе лицо белой, чёрной и красной красками. Неловкость он сделал основной чертой своих выступлений, даже преувеличивал её: мог споткнуться и упасть на ровном месте, на глазах у всех грохнуться в лужу, врезаться в столб или стену, «испугаться» повозки, с криком броситься от неё прочь и налететь на уличный цветочный вазон... Приходилось проявлять изобретательность, придумывая новые способы быть нелепым. Зрителям особенно понравился его номер с неудачным жонглированием: предметы всё время падали и раскатывались в разные стороны, а он бегал и собирал их с досадливыми возгласами, снова пытался жонглировать, но опять всё ронял... Зеваки от смеха держались за бока. Проявляя творческий подход, он привлекал к своим представлениям птиц: кормил с руки зерном городских птах, но оказывался обгаженным ими. Ох и хохотали над ним зрители, когда он стоял весь в пятнах помёта, а потом принимался гневно топать ногами и разгонять неблагодарных и бесцеремонных крылатых созданий. Однако заработок был нестабильным: если прохожим нравились его забавные ужимки, ему бросали монеты, если они хмурились или не обращали внимания, он не получал ничего. А если ему случалось нарваться на сердитого и раздражительного прохожего, то вместо монеты он мог заработать тумак, толчок или оплеуху. Он был совершенно беззащитен, сдачи дать не имел права, иначе его могли бы арестовать за драку в общественном месте и запретить зарабатывать подобным образом.  Тьедриг лишь закрывал и берёг лицо: появиться на основной службе с синяком или выбитым зубом он не мог.