Дочери Марса

Полковник Стэнуэлл с той же неожиданной и подчеркнуто отстраненной серьезностью, что и Харрис, в самой доходчивой форме сформулировал свой вопрос к Наоми:

— Сестра, вы знаете, сколько своих людей я смог собрать после Крита? Так вот, десять процентов. Десять! Вы слышали о чем-то подобном со времен битвы при Каннах, где Ганнибал разгромил римлян?

— Это очень печальная цифра, — согласилась Наоми.

— Но реальная, — добавил Стэнуэлл. — Реальная! А не высосанная из пальца.

— Но вы здесь, и ваша семья ждет не дождется увидеться с вами, — напомнила Наоми. И поправила ему подушки. Медсестры, которым было нечего сказать больным, всегда поправляли подушки, будто хотели таким образом изгнать бесов из своих подопечных.

— Как я осмелился вести солдат по улицам на глазах у их семей? Выслушивать заздравные речи мэров? Глумиться над матерями и женами? Глумиться над ними?

В его честь была названа горная гряда, Стэнуэлл сумел воодушевить на подвиг целый батальон из штата Виктория.

В ту же ночь молодой человек из Хобарта с раскроенным надвое шрапнелью подбородком изложил на бумаге признание, что теперь у него два совершенно одинаковых лица, после чего прыгнул с кормы в гонимые ветром пенистые воды океана. Выяснилось, что как раз в тот момент двое санитаров, призванных предупреждать подобные инциденты, как назло вышли покурить. Вернувшись, они застали самоубийцу как раз в момент рокового прыжка в воду. Он будто растворился в темноте. Океан обшарили прожекторами, спустили шлюпку. Но никого не обнаружили. Пришлось удвоить караулы, а разгильдяев-санитаров лишили месячного жалованья и вдобавок на трое суток заперли в трюме. Однако дурной пример и вправду оказался заразительным.

За завтраком старшая сестра настоятельно рекомендовала младшим коллегам любыми способами пытаться предугадать суицидальные намерения раненых. И вдруг все прежние нормы, принятые на Лемносе и предписывавшие медсестрам минимум общения с пациентами, сменились на противоположные — теперь от них требовалось быть приветливыми с ранеными, не отходить от них столько, сколько потребуется для избавления их разума от саморазрушительных иллюзий и мыслей. А Наоми тем временем, завершив черновик «Гибели „Архимеда“», взялась за стилистическую правку.

Больше всего мне жаль тех, кто сдался и сам вернулся в бездну вод. Потерпи они еще пару часов, и они были бы спасены для долгой и плодотворной жизни. Так было бы и с молодым человеком с изуродованным лицом, который совсем недавно бросился за борт нашего корабля. Ведь наши хирурги до сих пор перегружены работой, хоть и обладают необходимыми навыками, и они вполне могли бы обеспечить ему достойную жизнь.

Наоми не считала эти воспоминания дидактикой. Они казались ей попыткой описать трагедию — причем самым простым языком. Она решила отнести исписанные листки в каюту Кирнана, которая находилась на два яруса ниже. Здесь в раскаленном помещении — вентиляция сюда просто не добиралась, — за пишущей машинкой сидел служащий. Самого Кирнана не оказалось на месте.

Он нашел ее чуть позже на палубе. Наоми сопровождала молодого человека из Западной Австралии, поправлявшегося после ранения в легкое. Она услышала от него рассказ о детских годах и пришла к выводу, что их жизнь в Маклей была раем в сравнении с жизнью этого мальчишки. Он вырос в жуткой лачуге, кое-как сколоченной у пересохшего русла речки. Как-то раз весной, когда река разлилась, его брат и сестра утонули. Запад Австралии оказался куда более далек от цивилизации, где она выросла. Громадная территория в сочетании с жутким невежеством населения. Наоми предложила ему присесть на пристроенную к переборке скамеечку. И тут с группой санитаров на дежурство вышел Кирнан. Остановившись и прервав разговор, он быстро заговорил:

— Я прочел, что вы написали. Как раз то, что нужно. — И ваш рассказ принесет куда больше пользы, чем десяток проповедей или сотня часовых по всему кораблю.

— А как насчет обвинений в адрес генералов?

— Оставим как есть. Старшие офицеры после публикации наверняка возмутятся.

Наоми хотела было ему сказать, что на что-то большее, чем такой очерк, она неспособна. Но в то же время она уже подцепила бациллу литературного тщеславия.

— Завтра я раздам уже напечатанную газету, — заверил ее Кирнан. «Деметрис тайме» — вот как она будет называться. Наша газета. Все, мне пора идти. И простите меня.

Кирнан пробудил в Наоми незнакомое ощущение. Вселил в нее новый дух. На следующее утро, когда она заканчивала дежурство в солдатском отделении, он пригласил ее пройтись по верхней палубе. Кирнан был человеком устойчивым. И в его присутствии мир тоже обретал устойчивость.