Дочери Марса

— Не то чтобы я перестал ощущать себя настоящим мужчиной. Я понимаю, что иногда жизнь зависит от нескольких дюймов костной ткани. Я смогу ездить верхом ничуть не хуже, чем прежде, если приучу ноги к стременам. К тому же у моего старика есть авто. Ясно как божий день, что и складскому агенту, и начальнику станции необходимо уметь ездить верхом. Не всюду проедешь на машине, так что приходится садиться в седло. Да я не из слабаков. Впрочем, лучше сменить тему. А то все как-то уж чересчур мрачно.

К чести Шоу, он сам понимал, что его робкие попытки свести любой разговор к обсуждению состояния его здоровья сами по себе болезненный симптом. Но при этом Шоу никак не мог смириться со своим увечьем.

— Я вообще не в восторге от вчерашней поездки на Кэмп-Бэй. Не было у меня желания глазеть, как вы упали на песок.

— Между нами, мне это тоже не особо понравилось, — признался лейтенант Шоу. — Поймите, нет необходимости ходить за мной по пятам и развлекать разговорами. Как больных и увечных.

— Не говорите так, прошу вас. Вы — добрый, сердечный друг и, несмотря на ваше ранение, вообще на все, что с ним связано, не унываете. Поэтому люди всегда будут тянуться к вам. Так что мне это не в тягость.

Придвинувшись к ней чуть ближе, чем позволяли их отношения, Шоу доверительно сказал:

— Пока вы лазили по горам, я тоже совершил вылазку.

Группу офицеров пригласили в дом Сесила Родза[17]. Там они осмотрели его огромную библиотеку. Последними словами Родза были: «Как мало сделано и как много предстоит сделать». И предсмертные слова Родза не шли у Робби Шоу из головы.

— Никогда прежде не приходилось слышать лучшего довода в пользу свободной жизни, — признался он Наоми. — То есть он же как безумный носился по Африке — там алмазы, тут золото, где-то еще земельные угодья. И тем не менее он… он тоже не избежал разочарования.

Это, Наоми это почувствовала, прозвучало как аргумент в пользу тихой, спокойной жизни где-нибудь в Квинсленде в домике с садом, где бегают детишки. Шоу так и не удосужился понять, что требуются особенные обстоятельства, чтобы ощущать удовлетворение от того, что он предлагает.

На верхнюю палубу донеслись звуки — «Деметрис» отдавал швартовы. И никто не объявил точного времени отплытия. Пароход отчалил по своему усмотрению. На палубе заходили, забегали. Робби Шоу тоже забеспокоился.

* * *

Иногда медсестры ужинали в специально отведенной для них столовой. Но их часто приглашали и в кают-компанию, где Робби Шоу был среди тех, кто уделял им особое внимание. Совсем как тогда, на Лемносе. И постоянно эти быстрые взгляды, адресованные Наоми, свидетельствующие о некоей непонятной тайне, их связывающей. За одним из столиков сидел падре Харрис с крестами на отворотах мундира. У него не было ничего серьезного, это Наоми знала по работе в каютах, отведенных под палаты для офицеров с нервными расстройствами. Была небольшая каюта со спиртовой плиткой, на которой медсестры кипятили воду, чтобы заварить чай или сделать какао себе или пациентам. Если Наоми подавала какао преподобному Харрису, он неизменно отвечал ей вежливостью — особой, дистанцированной вежливостью в силу разделяющего их пространства. А может, это были нормы этикета, настолько прочно въевшиеся в подсознание, что он уже сам этого не замечал. Несомненно, преподобный Харрис был измотан бесконечными отпущениями грехов тем, кто покидал этот мир. Священники обязаны напускать на себя благостную невозмутимость, идущую от обладания истиной в последней инстанции, и по поводу грехов, и относительно Божьего промысла. На его удлиненном и осунувшемся лице, казалось, навеки вечные должно было запечатлеться умиротворение. Но это только казалось.

На борту «Деметриса» находилась еще парочка священников — один англиканский, другой католический. И Харриса не привлекали ни к каким службам, ему было милостиво позволено тратить время на обретение былой уверенности в себе и твердой почвы под ногами. Но в последнее время он вдруг заговорил о вещах довольно странных. Беседы на общие темы Харриса не интересовали. Однажды вечером Наоми принесла ему в офицерскую гостиную настойку опия на спирту. Другие медсестры в это время тоже были заняты раздачей пилюль и капель. Приняв снадобье, Харрис заявил:

— Знаете, а двое парней из венерологического отделения бросились за борт. Об этом умолчали. Но их ведь замучил стыд. Стыд, понимаете?

И снова привычно погрузился в себя.

Наоми не знала, верить этому или нет. При первой же возможности она решила узнать у Кэррадайн, правда ли, что кто-то из сифилитиков прыгнул за борт.

— Впервые слышу, — ответила Кэррадайн. — Но такое было, это постараются сохранить в тайне. Чтобы пример этих двоих не оказался заразительным.

На следующий вечер Наоми подошла к старшей сестре «Деметриса» и повторила вопрос — шепотом, чтобы избежать огласки.

Та пристально посмотрела на нее и подняла глаза к потолку. В этом жесте было признание. Потом, опустив голову, пробормотала:

— Не стоит об этом распространяться. А то они начнут как лемминги кидаться друг за дружкой в воду.