Дочки-матери

В один уже почти летний вечер я сказала Севе, что мы не пойдем гулять вдвоем, а попробуем вытащить с собой Игоря. У Севки были какие-то деньги, и мы с ним решили, что втроем пойдем кутить в кафе-мороженое. «А потом в сад «Эрмитаж». Все девчонки там бывали, а я еще ни разу». — «В «Эрмитаж» мы не пойдем. Тебе еще рано туда. Ты маленькая», — очень строго сказал Севка. — «Почему?» «Подрастешь — узнаешь». Я тогда так и не поняла, с чего такая строгость. А Севка еще два года считал, что мне в «Эрмитаж» «рано». Игоря мы уговаривали долго, и я сказала, что это будет прощальный вечер, ведь завтра Севка уезжает. «Вот пусть и прощается с тобой. А со мной не надо. И вообще я скоро умру, вот и устроите прощальный вечер», — сказал он вдруг, как-то ни к чему, просто так. Севка обругал его дураком, и мы ушли, оставив Игоря одного. Ни Оли, ни Юрия Карловича дома не было. У них была домработница, но и ее что-то не было видно.

Мы посидели в кафе, съели по две вазочки мороженого, в которое были воткнуты маленькие печеньица. И пошли вокруг Кремля. Везде было много людей, одетых уже по-летнему и поэтому каких-то праздничных. Я сказала Севке, что мне жалко Игоря, лежит, заваленный газетами. Севка вдруг разозлился и стал говорить, что его братец «дурью мучается, вообразил себя таким комсомольцем, которому только и читать газеты, от которых кто хочешь сойдет с ума». Возвращались мы скучные. Наверное, Севка только делал вид, что сердится на Игоря. А вообще-то ему тоже его жалко. Потом мы сидели на крыше. Целовались. А завтра Севка уезжал. Вернее, улетал. И только сейчас сказал мне об этом. Наверно, это и был окончательный Лидин довод. Лететь! Никто из моих знакомых еще не летал. Кажется, даже папа. Только маму однажда прокатил — «пролетал», если по-Егоркиному, — над Москвой ее знакомый, знаменитый летчик Коккинаки.

Начались экзамены. Кажется, их было шесть. Все было не трудней, чем всегда. Я получила «хор» за изложение, а потом по устным шли только «оч. хор». От Севки пришло через три дня первое письмо, которое он отправил сразу, как приехал. Потом письма стали приходить каждый день. Я брала письмо в нашем бюро пропусков. Бежала через две ступеньки. Влетала в свою комнату. Очень плотно закрывала за собой дверь. И тогда читала. Я тоже писала каждый день. И стала замечать, что, хотя разлука — это очень плохо, но письма — это так хорошо. И в них что-то новое открывается в моем Севке.

27-го был последний экзамен. Моя подгруппа сдавала его с часу дня. Утром, когда мама уже ушла, мы завтракали вдвоем с папой. Потом он что-то писал и рылся в ящике стола. Потом собрался уходить. В светлом костюме и белой рубашке-косоворотке с маленькой вышивкой по вороту и там, где идут пуговицы. Он заглянул ко мне в комнату, улыбнулся и сказал:«Ну что, Кармен-Джульетта, ни пуха, ни пера! А ты не знаешь, где взять пару чистых носовых платка?» — «Платков, — поправила его я и засмеялась. — Опять падежов не знаешь!» Потом достала ему платки — он любил, чтобы было два — по платку с каждой стороны. У него сегодня живот не болит, подумалось мне. А он повторил; «Ну, ни пуха.ни пера!» И ушел, молодой, красивый, такой весь ладный.

А я пошла в школу, не торопясь. До часу дня времени было много, и можно было еще раз вдолбить Елке ответы на все вопросы. Мы с ней всегда сдавали в одной половине класса. Я на «Б», а она на «Д». Я легко ответила на свой билет, получила свой «оч. хор». Как всегда, часа полтора потолкалась в коридоре, пока все сдадут. Александра Васильевна назвала тех, у кого будут переэкзаменовки, потом сказала, что так как мы закончили семилетку, то получим не табели, а аттестаты. Выдавать их будут 1 июня всем седьмым классам. И надо прийти с родителями, потому что директор запретил выдавать такой серьезный документ, как аттестат, на руки детям. В ее речи была путаница. То она говорила, что мы дети, то — что, имея аттестат, человек становится взрослым. Потом она пожелала нам счастливого лета. Все высыпали во двор и стали сговариваться, куда пойти — в кино, гулять или поехать на пароходике. Я соврала, что мне надо домой. Очень хотелось скорей получить письмо от Севки. И скорей сесть писать ответ. А я еще недавно завела дневник и хотелось писать в него. Получая в бюро пропусков письмо, я заметила, что девушка, которая мне его дала, не улыбнулась. Обычно дежурные всегда как-нибудь шутили по поводу писем, ведь уже все вокруг знали про нашу любовь. Но я полетела наверх. Мне было не до ее настроений. 

С разбега я дернула нашу дверь. Она оказалась запертой. «Что ж она мне ключ не дала, дура рассеянная», — подумала я и ринулась вниз. Но дверь за мной заскрипела. В коридор выглянула Монаха. Я, удивленная, что дверь была закрыта, когда она дома, вошла в переднюю. И... И'спустилась с небес на землю. Рядом с Монахой стоял военный, другой был виден в раскрытую дверь столовой. Он сидел за папиным шахматным столиком. Монаха молчала. Да мне и не надо было что-то объяснять. Все и так было ясно. Просто это пришло к нам... Пришло! Кто? Папа или мама?