Дочки-матери, или Каникулы в Атяшево

— Но как же… — начала было Ирина и замолкла на полуслове. Ей хотелось сказать, что у ее дочери есть мать, что вот буквально позавчера они проболтали всю ночь до рассвета… Однако она не сказала этого, поняв, как нелепо прозвучит это заявление. Разве одного, пусть и долгого, разговора за девятнадцать лет достаточно, чтобы говорить о родстве душ?

— Знаете, девицы, — продолжал тем временем дед Игнат, — я когда-то давным-давно в «Науке и жизни» статью читал об одном эксперименте. Там маленькой обезьянке вместо настоящей матери дали куклу плюшевую. А кормили в другом месте. Так малышка покушать сбегает — и опять на куклу забирается, целый день и сидит на ней, и спит. Так ей мать была нужна, пусть хоть тряпичная… Я понятно выражаюсь?

Ирина отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы. И была совершенно изумлена, когда дед Игнат вдруг продолжил:

— Ты, Тань, думаешь, что я сейчас только про Иру говорю? Ошибаешься. Я сейчас говорю даже больше о тебе, а не о ней. К тебе дочь за помощью приехала, а ты только орешь на нее, да нотации читаешь.

— За какой помощью? — удивилась Татьяна Сергеевна. — Она не говорила, что ей нужна помощь….

— А ты сама-то не почувствовала? — усмехнулся дед Игнат. — Зачем, по-твоему, взрослая дочь едет к матери, которую давно не видела? Не знаешь? За помощью, даже если сама этого не понимает. Вспомни, к кому она маленькой бежала, когда ей плохо было, больно?

— Да она уж теперь не маленькая, — хмыкнула Татьяна Сергеевна. — Сама умная, сама мать, сама все знает…

— Да уймись ты, наконец, Татьяна! — нахмурился дед Игнат — Что ты ее все шпыняешь-то? Помнишь, как моя бабка говорила: «осина не родит апельсина»? На себя-то посмотри! Если б ты на самом деле была такой хорошей матерью, какой себя позиционируешь, вряд ли бы Ирочка от тебя сбежала.

— Знаешь что, Игнат! — Татьяна Сергеевна так и подскочила на месте. — Я сейчас не посмотрю на твою ногу…

Однако дед Игнат так и остался сидеть, даже не шелохнувшись.

— Ишь ты, пугает она меня, — обезоруживающе улыбнулся он. — Не стоит, Танечка, не старайся. Меня сомалийцы с ангольцами не так пугали, но ничего, не заикаюсь…

Его слова возымели свое действие, Татьяна Сергеевна снова опустилась на лавку и даже не сказала ничего, только укоризненно покачала головой.

Дед Игнат положил ладонь ей на руку:

— Тань, ну ты ведь сама знаешь, что я прав, — мягко сказал он.

— Ты всегда прав, черт упертый. — Татьяна Сергеевна стряхнула его руку и легонько толкнула в плечо. — Ишь, расселся тут…

— Так могу и уйти. — Он серьезно поглядел на женщин. — Да только не хочу вас одних оставлять. Вы ж сейчас грызться начнете, старые обиды друг другу поминать да в результате и разругаетесь вдрызг. Не будете разговаривать друг с другом несколько дней, а то и того хуже: Ира разобидится вконец да и уедет обратно в Москву. Разве ты этого хочешь, Таня?

Мать и дочь невольно переглянулись.

— Вот то-то и оно… — усмехнулся дед Игнат.

— Так что ж нам с Аликой-то делать? — со вздохом спросила Татьяна Сергеевна после паузы.

— Как «что»? — вроде как удивился Игнат. — Любить. Такой, какая она есть. Это ведь самое главное — чтобы она всегда знала, что ее любят. Даже когда заставляют в огороде работать или за невымытую посуду ругают, все равно знала…

* * *

Вскоре дед Игнат все-таки ушел. А Татьяна Сергеевна с младшей дочерью еще долго сидели в саду, на той самой скамейке за жасминовым кустом, где обычно курила, прячась, Ира. Распогодилось. Небо, с утра такое хмурое и неприветливое, постепенно расчистилось от туч. Выглянуло и сразу стало припекать солнце. Но мать и дочь, сидя в тени развесистой груши, из плодов которой получалось такое дивное варенье, даже не замечали зноя. Обеих как прорвало — они говорили, говорили и все не могли наговориться. Ирина, сама неожиданно для себя, рассказала маме все до мельчайших подробностей — о своей жизни и работе в последние годы, об отношениях с Игорем и его изменах, обо всех фортелях, которые выкидывала Алика, и о том, как она, Ирина, вдруг поняла, что история с наркотиками — это последний звоночек и дальше уже может быть непоправимо поздно…