Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

В глубине души меня, конечно, мучило чувство вины, и порой, видя, как сладострастно отчим тиранит маму, мне хотелось, презрев уроки христианских классиков, «врезать ему по чану, шоб не гавкал», забрать ее и отъехать в неизвестном направлении. Однако «неизвестное направление» располагалось за прояснившим свои семантические контуры бугром, и никто туда никого взять не мог.

Четыре года я, как в чаду, прожила, пользуясь заимствованными мыслями, временно пустовавшими квартирами и, что греха таить, объятьями чужих мужей. Я порядком надоела себе самой, друзьям и родственникам, исчерпавшим лимит гостеприимства на многие годы вперед. Уже совсем недалеко грозно маячило страшное слово «распределение», а мои поклонники, как перезревшие груши, падали в руки скромных обладательниц штампа с московской пропиской в паспорте.

Чтобы не загреметь в Сибирь по этапу, уже пройденному когда-то моей матерью, мне срочно нужно было решать свои запутанные личные дела. Меж тем решать их я не умела.

4

Не знаю, чем бы все кончилось, не вмешайся мама в очередной раз в мою судьбу. Сначала я обращала внимание на ее речи о замужестве не более чем на шум сливного бачка в туалете. Сама мысль казалась мне вздорной. Достаточно было оглядеться кругом, чтобы понять, что счастливых браков нет, но есть покой и воля, к которым я и стремилась. Однако покой и воля в Сибири меня не устраивали. Постепенно смысл ее речей стал до меня доходить. Впервые за несколько лет я обратила наконец благосклонное внимание на Эдика, худо-бедно обитавшего доселе на окраинах моего сознания.

Причин его странной привязанности ко мне я никогда не понимала. Сейчас остается лишь гадать, что привлекало успешливого, подающего надежды, добропорядочного итээровца к отвязной, бездомной, плохо одетой «матери тусовки».

Одно время я опасалась, уж не стукач ли он – слишком настойчиво, хоть и на корректном расстоянии, за мной следовала повсюду его вежливая тень. Первое время я притворялась, что не замечаю ее, потом и впрямь перестала замечать. Лишь изредка, устав от вечного недосыпа и безденежья, я набирала его номер и, не дослушав захлебнувшегося радостью приветствия, сообщала, что буду через полчаса.

Этими встречами я пользовалась, чтобы отоспаться, отмыться, отъесться и подкормить свое ненасытное тщеславие. Что получал он? Сексом я явно пренебрегала, им самим тоже. За обед, горячую ванну и чистое белье на удобной тахте я расплачивалась рассказами. Красивые уши Эдика пламенели, глаза сияли, а губы умоляли об одном – не прерывать свободного потока речи. Благодаря моим рассказам, ничем не жертвуя и не рискуя, Эдик входил в заповедный мир неформальной тусовки с тем же нетерпеливым азартом, с каким западная домохозяйка открывает страницу светской хроники. По понятным причинам я не сообщала ему ни о тайных хеппенингах, ни о домашних концертах, ни о подвальных театрах, ни о подпольных издательствах, зато он был посвящен во все подробности мыльной оперы моего круга. Измены, разлуки, запои, внебрачные дети были предметом моих устных новелл и анекдотов. Никого из моих друзей лично не зная, он с восторгом окунался в жар и холод их страстей, в страх и ужас их судеб и, как ненасытный обжора, просил еще и еще. Он был верным фаном моего скромного дара раскрашивать убогие заборы повседневности яркими красками, и мне совершенно не хотелось лишать его этого статуса, зато для мамы моей Эдик воплотил мечту всей ее жизни о «каменной стене», то есть о недоданных ей судьбой заботе, верности и вовремя поданном стакане воды.

Эдик был красив и статен, но по-советски ординарен, умерен и аккуратен; вместо «есть» говорил «кушать», театру предпочитал цирк и кино, искусству – спорт; не читал Исаича, не травил анекдотов про Лелика, не грустил хором под гитару об абаканских облаках. Я не любила его до слез, до изжоги, до отчаянья, но, поддавшись на материнские уговоры, утверждавшей, что «его любви на нас двоих хватит», вышла за него замуж.

Жить вместе, впрочем, нам не пришлось. Негде было, да и не смогли бы мы. Свекровь испытывала ко мне такое лютое чувство, что не только из человеколюбия, но и из любви к животным я не стала бы мучить ее своим присутствием. Какое-то время мы снимали гнусную каморку на окраине, но потом при обоюдном согласии вернулись на исходные позиции: Эдик к своей истеричной мамане и ее сытным, с отрыжкой, обедам, я к скитанию по друзьям, тусовкам и хроническому безденежью.