Дочки-матери, или Во что играют большие девочки (Сборник)

– Кто там?

– Свои, – хором ответили мы.

– Свои все дома, – соврал отчим.

Дверь приоткрылась. В узкую, ограниченную цепочкой щель просунулось его хмурое заспанное лицо.

– Ты че? Дня мало? Ночью шляесся?

Дверь на мгновение захлопнулась и, освобожденная от цепочки, полностью отворилась. Отчим, не смущаясь своих семейных трусов и Сашкиного присутствия, продолжал бухтеть. Ясно было, что он ничего не знает. Я стала суетливо извиняться и как бы ненароком спросила:

– Ты маму сегодня не навещал?

Он удивился.

– Как не навещал? Целу кастрюлю винегрета ей сегодня оттащил. У них не больница, а откормочный цех. Делать не хера, вот и жрут с утра до вечера. Мы, ета… с матерью-то даже клюкнули маненько по поводу твоего деньрожденья.

Я не стала ему ничего рассказывать и, почти успокоенная, примирительно чмокнула в небритую щеку.

Светало, когда я наконец провалилась в черную яму беспамятства, а уже совсем под утро ясно увидела мамино лицо, молодое, смеющееся, в легком ореоле пепельных кудрей, с неповторимым, лукаво искрящимся выражением зеленоватых глаз. Где-то вдалеке, шипя и заикаясь, играла старая радиола, и грустный голос пел: «Я ехала домой, душа была полна…»

Очнулась я от резкого звонка в дверь – не сразу поняв, где я и что со мной, судорожно стала шарить в поисках одежды. Тем временем дверь отворилась, и из прихожей раздались возбужденные мужские голоса, а потом захлебывающийся надрывный лай. Сначала я подумала, что пришедший привел с собой собаку, но, выйдя в коридор, с ужасом поняла, что это рыдает мой отчим…

Мама умерла. Сейчас, двадцать лет спустя, я понимаю, что ее смерть разрушила то, что не смогла разрушить когда-то ее любовь, – мое механическое вращение в центрифуге эгоистического снобизма. Идя по хлюпающей снежной каше под страшные звуки траурного марша за гробом с маминым мертвым, всему посторонним телом, я была потрясена невероятным и неожиданным ощущением присутствия рядом со мной ее живой, всепрощающей души. Ощущение это было таким мощным, что вдребезги раскололись тяжкие гири атеистической логики, притягивавшие мое сознание к земле, а где-то внутри у меня, разбуженная страданием, вздрогнула и очнулась от летаргии моя собственная душа.

Семейный сценарий

Ирина Головинская. Кокошник [17]

Моя бабушка была певицей, самой настоящей оперной певицей. С репертуаром, поклонниками и, разумеется, с каким-то сохранившимся от былых времен реквизитом. Из реквизита на мою долю досталась лишь шкатулка с шикарными фигурными пуговицами, хрустальными пряжками, псевдочерепаховыми гребнями и прочими штучками, в которую я самозабвенно играла все детство. Эти несметные сокровища заменяли мне кукол, подруг и прочие радости. Шкатулка да еще увеличенная фотография на стене, где бабушка в роли, кажется, Царской невесты. И кокошник, прямо царский головной убор, в нем бабушка и висела на стенке в рамочке. Больше ничего не указывало на ее былую сценическую славу. Правда, приходили по субботам ее ученицы и пели дуэтом под ее аккомпанемент, но это было просто так, развлечение.

От какой роли остался этот роскошный головной убор с жемчугами, тонким прелестным кружевом и звездочкой во лбу, почему он сохранился после войн, переездов, эвакуации и прочих испытаний, мне неизвестно. В каких операх, кроме гипотетической «Царской невесты», она пела – мне неизвестно. Вообще, вся ее былая жизнь, жизнь до меня, покрыта для меня тайной, которую я в детстве и юности и не пыталась узнать, мне было это совсем неинтересно.

Поразительно это бессердечное беспамятство, ведь я росла чутким чувствительным ребенком, горячо сочувствовала книжным героям и горячо любила подруг. И если отсутствие интереса к старшим как-то объяснимо в человеке младшего школьного возраста, то совсем загадочно в пытливом подростке.

Впрочем, видимо, это общая черта моего поколения. Нам много говорили о будущем и никогда о прошлом. Фигура будущего была явлена во всей красе, только руку протяни, переливалась модными флюоресцентными красками и будоражила воображение. Ну и к тому же все дети Страны Советов были ее будущим, мы сами несли в себе его частицу, были, можно сказать, беременны им. Прошлое же – семьи или страны – это был сплошной мартиролог, перечень лишений и потерь или же унылая хронология, перечень дат, войн и бессмысленная череда каких-то там восстаний. На фиг такое прошлое.