Догматика без догматизма

Теперь, в этом смысле мы можем по-новому взглянуть на центральный в откровении Христа символ креста, о котором мы уже говорили. Крест означает полное поражение, богооставленность. Сам распятый Христос, согласно евангельскому рассказу, восклицал: «Боже Мой, Боже Мой! Почему Ты Меня оставил?». И тем не менее, именно этот символ становится в центр откровения Божьего во Христе, в центр нашей веры. Это не случайно – ведь любой понятный нам образ Бога здесь исчезает. Здесь мы остаемся один на один со страшной таинственностью и непостижимостью Бога истинного. Вспомним, истинным Богом можно назвать только такого Бога, который не пропадет и в самой глубокой бездне сомнений. Но это может быть только такой Бог, который трансцендирует все обычные образы Бога, который стоит за ними или над ними. Вера в такого Бога – это вера, не направленная ни на какой конкретный образ Бога. Все образы Бога, которые мы имеем, могут быть разрушены сомнением в той или иной жизненной ситуации. Это неизбежно, поскольку они ограничены. Они сами по себе – не Бог. Бог, как его рисуют нам традиционные представления, является не более чем образом подлинного Бога, Бога-тайны, Бога непознаваемого. Бог обыденных представлений – это Бог-Существо, Бог-Личность, Бог, на которого, как на определенный объект, направлена наша вера. Но такая вера условна, поскольку она обусловлена этим объектом. А наиболее глубокая вера – она безусловна. Она существует даже тогда, когда всякий объект исчезает. Это вера, по сути не направленная ни на что. Но именно поэтому она и направлена к истинному Богу. Ведь истинный Бог – это не один из объектов, который мы могли бы выбрать из числа других объектов. Бог – это нечто совсем другое.

Пауль Тиллих так описывает «безусловную веру»: «Она есть приятие приятия при отсутствии кого-либо или чего-либо, обладающего способностью принимать». Иными словами, если в наших сомнениях исчезает Бог, которому мы могли бы довериться, если мы не можем верить в Бога, то речь идет о том, что мы не можем верить в какой-то конкретный и ограниченный образ Бога. И в такой ситуации правильнее было бы не цепляться упорно за этот образ, не давить в себе все эти сомнения, а воспринять крушение этого образа как шаг на пути к непознаваемому Богу. У истинного Бога нет образа. Поэтому нашей вере теперь будет не на что устремиться, она будет устремлена, фактически, ни на что. Вера ни во что! Но именно она и будет подлинной верой в подлинного Бога, а не в какой-то из Его образов. «Бог над Богом теизма», о котором говорит Тиллих, истинный Бог – познается в разрушении образов Бога.

Тиллих пишет: «Церковь, которая в своем провозвестии и благочестии поднимается к Богу над Богом теизма, не жертвуя при этом своими конкретными символами, может стать проводником мужества, принимающего сомнение и отсутствие смысла в себя. Лишь церковь креста способна на это, церковь, которая проповедует Распятого, воззвавшего к Богу, который остался Его Богом, после того, как Бог доверия оставил Его во мраке сомнения и отсутствия смысла». Нет такого особого направления, где мы могли бы отыскать Бога, нет такого объекта, такого конкретного существа, такой реальности, которую мы могли бы назвать Богом. Поэтому вера – это своего рода наше «Да!», обращенное в никуда. Но это «никуда» и есть Бог. Вера, обращенная в никуда, вера ни во что, доверие перед лицом бессмысленности, доверие, когда доверять некому – это и есть самая глубокая встреча с истинным Богом. Поэтому я и предпочитаю говорить здесь просто о доверии – без каких-либо предикатов (какое, кому и т. д.). Доверие, которое и есть наше спасение и наше блаженство – это «безусловное доверие». Разумеется, в описании Тиллиха речь идет о своего рода экстремальной ситуации. Но подлинной верой и подлинным доверием можно назвать только то, которое сохранится и в ней.

Противоположностью спасения, понятого в таком смысле, является грех, то есть жизнь, лишенная доверия, жизнь в постоянных попытках самоутвердиться перед лицом вечности, в постоянных попытках достичь чего-либо в тех областях, которые заведомо не контролируются нами. Эти попытки естественным образом снова и снова обречены на провал. Все новое и новое осознание этих провалов, этой безысходности есть то, что в традиционном богословии принято называть проклятием или адом.

Здесь, конечно, неизбежен вопрос о посмертной участи. Для человека обыденного религиозного сознания он является решающим. Наши отношения с Богом здесь и сейчас очень многих людей, считающих себя верующими, не очень волнуют. Куда больше их волнует, говоря словами одной духовной песни, «где они будут вечность проводить». Но этот вопрос как раз является второстепенным, потому что спасение – это реальность, действующая именно в нашей жизни, а не где-то, в каких-то предполагаемых областях за ее пределами. Бог во Христе пришел не в некий потусторонний мир, а в наш реальный мир, чтобы спасение стало реальностью именно в нем, а не «на небесах».