Догоняй!

– Ты ничего не сказал ей, верно? – Дункан хрипло засмеялся. – Я не удивлен. Плевать ты хотел на свою маму. Я, во всяком случае, не сделал с ней ничего такого, на что бы она не дала согласия!

– Замолчите! – Вскочив, Джун впечатал деревянную платформу сандалика пленнику в лицо. Тот сдавленно взвыл, но тут же заговорил снова:

– За убийство американского офицера тебя, мальчишка, потом все равно повесят. Подумай, что тогда будет с твоей сестренкой и мамой. Она потеряла уже одного ребенка… Но для маленького патриота месть важнее таких мелочей, верно? – Он ухмыльнулся разбитым ртом. – Плевать, что думает женщина, спавшая с янки, честь дороже!

– Не слушай его, – сказал Тэцуо, нахмурившись. – Этот дьявол зубы тебе заговаривает.

Но Джун не мог не слушать. Если бы Дункан пресмыкался перед ним, моля о пощаде, то давно лишился бы головы. Но он говорил спокойно, уверенно, и уже этим превосходил Джуна, и каждое слово било в цель, точно пуля снайпера. Даже связанный, он был сильнее!

– Ты недостоин своей матери, – чеканил лейтенант, глядя ему прямо в глаза. – Ради тебя она переступила через свою гордость и ненависть. Это требует куда больше мужества, чем рубануть мечом безоружного. Опусти меч, мальчишка, если действительно любишь ее, и беги домой. Это отребье и без тебя превосходно справится…

– Отребье! – взвизгнул Горо. Он кинулся на пленника и принялся остервенело бить ногами. Дункан хрипел и корчился.

Джун попятился к лестнице, но Кента, вместе с Тэцуо зачарованно следивший за избиением, обернулся на стук сандалий и тут же направил пистолет мальчику в лицо:

– Куда это ты намылился, Серизава? Разве ты не один из нас? Или он прав, мы для тебя отребье? А?

– Я… я… – Тошнота мешала сосредоточиться, слова ускользали. – Я просто… я…

Горо замер над стонущим пленником, тяжело дыша и обливаясь потом. Единственный глаз его угрожающе сузился.

– Говорил я тебе, Тэцуо, нам не нужен этот слюнтяй! – Он положил руку на рукоять ножа. – Почему ты так цепляешься за него? Что он для тебя значит?

– Заткнись! – взвизгнул Тэцуо. Он повернулся к Джуну. – Что с тобой, Серизава? Разве не этого ты хотел? Разве ты не с нами?

– Я не могу так просто убить человека…

– Это не человек! – заорал Тэцуо, забыв про раздавленное горло. – Ты ослеп? Это чертов американец!

– Не могу! – со слезами выкрикнул Джун.

– А они смогли, Серизава! Они смогли! Оглядись вокруг!

Джун отступил еще на шаг и запнулся о вещмешок на полу, тяжелый, словно валун. Внутри глухо брякнули консервные банки. Нелегко, наверное, было тащить их в такую даль…

Тэцуо поймал его за плечо, не давая упасть, и толкнул обратно к Дункану. Американец, оказывается, даром времени не терял: извиваясь на полу, он сжимал-разжимал кулаки, крутил плечами, вращал запястьями, до крови сдирая кожу. Цепкие пальцы теребили узлы, поддевая ногтями тугие витки.

– Гляди, Серизава, он сейчас выпутается! Руби скорее!

Джун стиснул эфес. Кожаная оплетка стала скользкой от пота. Он перехватил меч другой рукой.

– И введут его в подземный чертог богини Маат, – произнес Дункан, не переставая работать запястьями, – и пред лицом Осириса и сорока двух богов заставят дать отчет обо всем праведном и неправедном, что он делал в жизни. И возложат сердце его, отягощенное злом, на чашу весов, на другую же опустят перышко справедливой Маат; и если зло перевесит, чудовищная Амт, что ждет у трона Осириса, раскроет по знаку свою крокодилью пасть и поглотит грешника с его сердцем; если же перевесит доброе, то он будет отпущен…

Говоря, он смотрел на Джуна, и тот сразу понял, что имеет в виду лейтенант. Он помнил из учебников про суд Осириса, даже как-то изобразил его в египетском стиле. Как давно это было! А и правда, что перевесит: сумка с консервами или четыре унции, шестьсот калорий, хорошенько сдобренных витамином Б?

– Что вы там лопочете, лейтенант? – прохрипел Тэцуо. – Богу своему молитесь? Громче, отчетливей! Я слышал, он туговат на ухо.

– Fuck you, – ответил Дункан и тут же скорчился, получив от Кенты очередного пинка. Горо выхватил нож и несколько раз ткнул пленника в ребра, неглубоко, но на рубашке хаки все равно распустились алые цветы.

Джун отвернулся, борясь с тошнотой, и встретился взглядом с пустыми глазницами Фудзивары-скелета. Мертвец ухмылялся, словно забавляясь его слабостью. В треугольной дыре на месте носа что-то копошилось – паук?

«Во мне много чего копошится, малыш-ш, – прошептал у него в голове Фудзивара. – Во мне кипит жизнь, а ты уже, считай, покойник. Я буду жить в Тэцуо, и в Кенте, и в Горо, и в сотнях других таких же… Такие, как мы, никогда не умрут. Ты такой, как мы, мальчик? Или как та девка?»