Догоняя Птицу

Лесники уходили на охоту рано утром, еще до восхода солнца и пропадали в лесу до обеда. Лота просыпалась в молочных сумерках и слышала топот их сапог. В пустые дневные часы балаклавские телки одуревали от безделья и слонялись полуголые по огороду - ругались, мирились, пили пиво, пытались кое-как загорать под мглистым облачным небом. Пахли дешевой косметикой. У них были рты сердечком, груди и попы тоже напоминали формой сердечко. Непрокрашенные кудряшки, отросшие у корней: две женщины были шатенками, переделанными в блондинок, а третья, с маленьким нервным личиком - блондинка, выкрашенная в брюнетку. Это были лохудры местного производства. Про одну Лоте удалось узнать, что она торгует чистящими средствами на рынке в Севастополе, но вообще-то она с ними не разговаривала и ничего толком выведать про них не могла. Наверно, она была бы более дружелюбна - все-таки это были люди с "большой земли", которые могли что-то поведать о внешнем мире - но их постоянное нарезание кругов поблизости от Птицы очень Лоту раздражало, и облегченно она вздыхала только тогда, когда им предстоял обратный путь или даже точнее - когда последняя девка скрывалась за поворотом. Лоте казались крайне убогими и отталкивающими их простенькие лица с толстым слоем штукатурки, их незамысловатые прикиды, купленные на местных рынках, вульгарные браслеты и болтающиеся пластмассовые серьги. Ей вспоминались больничные шалавы из числа пациентов, делившиеся на три лагеря - жены африканцев, жены латиноамериканцев и жены арабов. Между группировками царила непримиримая вражда, и как-то раз Лота застала бой без правил - "африканка" и "латиноамериканка" подрались на ее глазах в больничной курилке.

"Весну" водружали в самом центре жизненного пространства, и она вопила дурным голосом на весь огород. Дальнейшее обесценивание рубля. Лохи и лохотрон. Наперсточники. Отъем квартир у пенсионеров. Пересмотр денежной системы. Вместо лавэ - кукла.

-Слушай, - Лота подошла к одной из девок - та как раз брела из туалета, опасливо поглядывая вокруг себя - видимо, в отдалении от дома ей, как и Лоте, было не по себе - и протянула ей конверт. Внутри конверта лежало краткое послание, которое Лота написала бабушке. Сверху был начиркан московский адрес и приклеены две марки с Юрием Долгоруким. - Слушай, а можешь отправить это с какой-нибудь почты?

Девушка взяла конверт, понесла близко к глазам - видимо, она была близорука, как и Лота, но в отличие от Лоты стеснялась носить очки - и прочитала адрес. На ее скуластом лице отразились не типичные в свете обыкновенного почтового отправления чувства: удивление, радость, тревога. Наконец лицо, как Лоте показалось, приняло осмысленное выражение.

-Ты чо, из Москвы?

-Да, - ответила Лота - и это было правдой. Почти правдой.

-Офигеть... Ладно, отправлю.

-А не забудешь?

-Сказала отправлю. Значит оправлю.

И девушка ушла в дом относить конверт. Лота была уверена, что она не забудет и прямо сейчас уберет его в свою сумку.

Чуть позже скуластая девушка вышла из дома и уже сама подошла к Лоте, которая в этот момент сняла крышку с кипящей кастрюли и сыпала в суп макароны.

-Слушай, а ты кофе пьешь? - спросила она Лоту и смутилась. - У нас осталась банка. Купили, а он это... не растворимый. Его варить надо. Если хочешь, бери.

Хотела ли Лота кофе? Хотела, еще как! Ее рот наполнился слюной от одного только слова - "кофе". Она представила чашку, свою эмалированную кружку, до краев наполненную дымящимся кофе с белой пенкой, состоящей из крошечных пузырьков.

-Спасибо. Нам очень нужен кофе. С нами он точно не пропадет!