Догоняя Птицу

Вообще-то Лота понимала, для чего Володя собирает весь этот информационный сор. Вера в его правдивость действительно была ни при чем. Но собранные вместе все эти глуповатые статьи, сомнительные утверждения, псевдонаучные обобщения превращались в некое довольно нелепое и неуклюжее, но притягательное свидетельство чуда.

Рюкзак Володи не был переносным домом, как, например, рюкзак Птицы, до полусмерти пугавший Лоту самодостаточностью, неисповедимостью путей и абсолютной ни к чему непривязанностью. Не был он и рюкзаком Лехи - этой кладовой странствующего Плюшкина, куда попадало все, что плохо лежало или лежало хорошо, но само просилось в руки. От вещей Лехи пахло подгнившей сыростью, будто бы они провели зиму на террасе заколоченной дачи. Не походил Володин рюкзак ни на этническую торбу Индейца, в которой чумазые рубахи перемешались с глиняными свистульками, ритуальным ножом и обрезками тесьмы, ни на панковские пожитки Коматоза, где про запас имелись кое-какие химические реактивы, тюбик с клеем "Момент" и даже стеклянный шприц - так, на всякий случай.

* * *

Родной Иркутск Володя не любил, и сразу как-то весь сникал, когда принимался про него рассказывать. Он жил с родителями до самого отъезда в Крым, который те восприняли как побег. Отец был не последним человеком в местной администрации, но имел странную привычку бить взрослеющего сына широким кожаным ремнем с железной пряжкой. Эти побои не прекратились даже тогда, когда Володя вырос - отец бил по привычке, и остановиться, как правило, не мог. Рост у Володи - один метр девяносто восемь сантиметров: отец подходил вплотную, смотрел на сына снизу вверх, запрокинув голову - и хлестал по чем придется.

-А ты врезал бы ему разок, - советовал Коматоз. - Он бы сам к тебе больше не полез.

-Не могу, - вздыхал Володя. - Один на один, может, и врезал бы. А он дерется, только если мать рядом. Я при матери не могу. Лучше я туда больше не вернусь.

Володя терзался от злости и безысходности, но дать отцу сдачи не смел. Только ручищами закрывался. Взрослеющего сына отец избивал за идеалы, высокие цели и непостижимые ценности - Володя рисовал, сочинял стихи и категорически отказывался посещать секции самбо или футбола, которые подыскивал для него отец. Сам натягивал холсты на подрамник, покупал растворитель и краски. Ходил к старичку-учителю, члену Союза художников, и брал уроки живописи. Дома запирался на задвижку у себя в комнате и писал маслом, считая живопись - служением, а все остальное - второстепенным и не заслуживающим внимания обеспечением быта, которое как раз в первую очередь и занимало его хлопотливых и запасливых родителей. Но отец настоял, чтобы Володя поступил в институт учиться на инженера, потому что с такой профессией устроиться в Иркутске при соответствующей протекции было несложно.

- Может, тебе все-таки на стихах остановиться? - заискивала мать, пока отец находился в присутствии и они были дома одни. - Сидишь, пишешь себе на здоровье. Войдет отец - ты свою тетрадку сразу под стол, он и не заметит, а?

Но компромиссы Володю не устраивали.

- Это нечестно, - рассуждал он. - Картину человек видит глазами - и все ему сразу про тебя ясно. Либо он хочет дальше смотреть на твои художества, что, кстати, тоже не так уж много забирает времени, либо отвернется и забудет. А стихи - их ведь надо заставить прочитать, а как? Гоняться за человеком? Давить на педали дружбы? Но разве ж это не насилие?