Доисторические и внеисторические религии. История религий

Эта точка зрения, характерная для первой половины XX столетия, может встретиться и сейчас в религиеведении.[538] Но особенно была она присуща советской науке. «Что нервнобольные в Сибири – шаманы, всем известно и в особых доказательствах не нуждается», – безоговорочно утверждал в 1936 году Д. К. Зеленин.[539] А ставший впоследствии видным представителем советской этнографической науки В. Г. Богораз еще в 1910 году писал в журнале «Этнографическое обозрение»: «Изучая шаманство, мы прежде всего наталкиваемся на целые категории мужчин и женщин, больных нервной возбудимостью, порой явно ненормальных или совсем сумасшедших… Во всяком случае, при изучении шаманства нельзя забывать, что это – форма религии, созданная подбором людей наиболее нервно неустойчивых».[540]

Датский религиевед О. Ольмаркс даже определил диагноз болезни, которой страдают шаманы, а заодно и их обычные соплеменники. Это, по его мнению, действительно известная среди народов Севера «полярная истерия».[541] Но как объяснить в таком случае шаманизм у народов средних и экваториальных широт? А он по своим формам и проявлениям почти не отличим от полярного.

Исследования русского этнолога С. М. Широкогорова, работавшего в Дальневосточной республике в 1919–1922 гг., а потом в эмиграции в Северном Китае, остались практически неизвестны мировой религиеведческой науке, а между тем он во времена всеобщей убежденности в психической ненормальности шамана утверждал, что тунгусский шаман вполне здоровый и полноценный человек, скорее психотерапевт, нежели сумасшедший.[542] Несколько десятилетий спустя эту мысль высказал, видимо, никогда не читавший Широкогорова К. Леви-Стросс.[543]

Во второй половине XX века, во многом благодаря работам М. Элиаде, отношение к феномену шаманства претерпевает изменение. Элиаде настаивал во всех своих исследованиях, что мнение о шаманстве как о психической болезни совершенно неверно. «В период шаманской инициации посвящаемый имеет вид душевнобольного, – подчеркивает М. Элиаде, – но, когда посвящение позади, шаман более крепок, здоров и памятлив, чем иные люди его племени». Признаки эпилепсии и других душевных болезней, отмечающих призвание в шаманство, изглаживаются после посвящения. У якутов, отмечает ученый, словарь шамана составляет 12 тысяч слов, а у обычного якута – лишь около 4 тысяч; у бурятов шаманы основные хранители устной народной поэзии.[544] О том же свидетельствует и Анна Смоляк: «Шаманы нанайцев и ульчей в большинстве случаев были уважаемыми односельчанами людьми… все они сильные, волевые люди, во многом сведущие, опытные в житейских делах, в промыслах».[545]

Шаман, безусловно, выходит из социальной нормы своего общества, и в этом смысле он ненормален. Но, скорее всего, правы те ученые, которые настаивают на его психическом здоровье. Трудно представить, что все множества сообществ шаманского типа, существующих по всему земному шару, состоят из душевнобольных людей. Ведь не только сам шаман, но и его соплеменники, коль скоро они верят ему и в его камлания, должны иметь сходный психический строй. А если шаман – шизофреник, то и всему племени, нуждающемуся в шамане, присуща par£noia.

Шизофрению и истерию шаману может приписать только исследователь, который отрицает существование духовного мира, не верит в личных волевых духов. Но весь парадокс шаманства в том и состоит, что только действительное существование духов дает смысл существованию института шаманства. «Там, где процветает шаманство, сказочное время и мир существуют в действительности, здесь и сейчас: мужчина или женщина, животное, растение или скала, обладающие шаманской магической силой, имеют непосредственный доступ к той, похожей на сновидение области жизни, которая для большинства из нас давно омертвела», – указывает современный американский религиевед Джозеф Кэмпбелл.[546]

Мы можем отрицать бытие демонов, но шаман и его соплеменники всецело верят в них. Считать их всех на этом основании сумасшедшими не больше причин, чем атеисту полагать безумцем любого христианина, участвующего в евхаристическом таинстве. А ежели признать хотя бы субъективную реальность духовного мира, то тогда феномен шаманства становится легко объяснимым. Общаясь каждодневно с духами, принимая их в себя, восходя и нисходя в их обители, шаман обязательно будет казаться «странным», «одержимым», «экстатичным». Такой он и есть. Но странность и одержимость объясняются его принадлежностью одновременно к двум мирам – миру человеческому и миру демоническому. Сам шаман и его соплеменники уверены в этом безусловно.

Кто и как становится шаманом