Дохлый таксидермист

— Владимир Воробьев?

— Он самый. Надо немного сбить нашего фрица со следа, пусть думает, что напал на важного свидетеля, и его тут же убрали.

Заказчик громко хлопает дверью, и я уползаю пить валерианку.

Ладно, зато денежки есть. Пересчитываю «гонорар» и не могу избавиться от мысли, что одну бумажку с нулями это психопат все же зажал. Может, забыл, а, может, это я в подсчетах ошибся.

Так, может и вправду сарай покрасить? Вот Ленина увезут и займусь. Заодно и подумаю, как добраться до моих целей. Психопат, как он есть. Главное, от такого количества трупов самому в маньяка не превратиться.

А, впрочем, с чего бы. Я же простой исполнитель и ничего от себя не придумываю. Сказано, выпотрошить Ленина — иду потрошить.

Я нежно смотрю на чучело в кресле — ну, надо бы насмотреться, а то его скоро должны забрать.

Наверно, я буду скучать.

* * *

17.08.1942.

Москва, Главное Управление уголовного розыска НКВД СССР.

Ганс Густав Адольф Гросс.

— Товарищ Ганс, вас к телефону! — донеслось из соседнего кабинета. — Реутово на проводе!

— Иду, иду, — проворчал я, вставая с насиженного места и массируя виски. Телефон у нас один на три кабинета: мы с Васильченко делим аппарат с ребятами из убойного отдела под руководством товарища Брусникина, и это совсем не добавляет конфиденциальности моим переговорам. — Вот только не говорите, что там кого-то убили, и мне придется ехать туда, — я бросил взгляд на часы, — вместо обеда.

Начальник убойного отдела Брусникин, который все еще держал трубку, поднял на меня глаза и сказал:

— Владимир Воробьев. Ганс, вы сегодня пророк.

Я мрачно усмехнулся в усы: с такой жуткой головной болью стать пессимистичным пророком было несложно.

Хорошего настроения не добавляло и то, что с утра мне не удалось выпить кофе — все, что осталось в банке, рассыпал Васильченко. Я пришел как раз вовремя, чтобы понаблюдать, как помощник, варварски орудуя кисточкой для снятия отпечатков пальцев, сметает гранулы кофе с пола на бумажку и пересыпает обратно в банку. И банка, и кисточка тут же отправились в мусорное ведро, а Васильченко получил очередную выволочку.

И вот все шло к тому, что пообедать тоже не выйдет — придется ехать в Реутово на труп Владимира Воробьева, того самого, который бальзамировал Ленина.

Я протиснулся между письменным столом Брусникина и стеной и взял трубку. На том конце провода был реутовский участковый, с которым мы с Васильченко свели знакомство две недели назад, когда собирали характеристику на Воробьева. Его простое имя почему-то постоянно вылетало у меня из головы. Алексей?.. Александр?…

— Сожалею, — сказал я вместо приветствия. — Я ведь допросил Воробьева всего трижды.

Сидевшего рядом Брусникина слегка покоробило, но я не стал поправлять. Не хотелось показывать слабость.

Профессора действительно было жаль. Он оказался прекрасным, умным и образованным человеком с железобетонным алиби по всем эпизодам нашего дела. В самом деле, такого уникального алиби не было ни у одного фигуранта. Я сразу же принялся примерять его на роль организатора всей преступной деятельности — увы, эта версия тоже не выдерживала никакой критики.

Не считая этого, у нас были очень продуктивные встречи. Мы перебрали всех московских анатомов и бальзамировщиков, обсудили их методы, сверили их с показаниями Е. Петрова (я все-таки дождался его из Ташкента!) и пришли к выводу, что Лениным занимался не анатом, а таксидермист. И Воробьев настаивал, что у этого таксидермиста есть какие-то психические отклонения, потому, что проводить все необходимые манипуляции с еще живым человеком это странно и ненормально. Ну, если только это не жертвоприношение.

Настаивал, да.

Две недели, не меньше. Только я все еще сомневался — уж слишком все было гладко. Когда я поделился своими соображениями с Дзержинским, тот обозвал меня параноиком и предложил порыться в другом направлении. В последнее время он был особенно невыносим из-за того, что бросал курить.

Только у всех профессиональных таксидермистов — в Москве мы нашли их человек двадцать — тоже были и алиби, и проблемы с мотивами. Таксидермисты-сектанты, к большому сожалению, мне так и не попались.

— Расскажите, как это случилось, — попросил я висевшего на проводе реутовского участкового. — Можно без лишних подробностей, я все равно сейчас приеду.

— Да как, ваш убийца вырезал у него почку! — донеслось из трубки. — Как будто нам было мало нашего собственного маньяка, Ганс!..

Я закатил глаза. В Реутово действительно был свой маньяк: в кустах вдоль тропинки ни раз и не два находили мертвых изнасилованных студенток, и местный участковый, крайне энергичный молодой человек, очень просил меня держаться настороже. Я, конечно, не смог оставить столь трогательную просьбу без внимания, понимающе улыбнулся в усы и проверил табельное оружие в кобуре. Тем не менее, маньяки на меня почему-то ни разу не клюнули: принцип «на безрыбье и следователь студентка» у них не работал.