Доктор Аддер

По ту сторону оказался Посетитель. Вмещавшее его пространство было огромным, как подземный собор. Лиммит остановился на полу и задрал голову, но потолка не увидел; лишь стены давали представление о пропорциях помещения. В нескольких ярдах от себя он заметил гаргантюанских размеров тушу Посетителя и каким-то образом уверился, что они с ним тут единственные живые существа.

Лиммиту вспомнились картинки, виденные в детстве: у некоторых муравьев царица вырастает до таких размеров, что ее хитиновое тело, постепенно теряя подвижность, становится придатком большой бесформенной пульсирующей массы. Но Посетитель размерами превосходил любое насекомое. Извиваясь и пульсируя, он возносился над Лиммитом, словно облачный фронт.

Лиммит приблизился к выдававшейся в его сторону массе и коснулся ее. К тусклому электрическому освещению примешалась слабая люминесценция. Медленно раздулся и опал сегмент туши площадью около пятидесяти квадратных футов. Мягкая громада целиком, но без видимой координации, пульсировала. До Лиммита вдруг дошло, что чужак умирает. Умирает уже долгие годы.

Там, где исполинское тело покоилось на полу, возникли огромные обесцвеченные участки, подобные пролежням, как если бы вся внутренняя флегма собиралась в них и застаивалась от бездеятельности. В нескольких местах плоть совсем прогнила – оттуда вытек гной и схватился желтой хрустящей коркой по контуру туловища.

Лиммит медленно двинулся вокруг исполина, соблюдая дистанцию в несколько ярдов. Как и на смутно помнившихся ему картинках муравьиных цариц, с основной массой соединялась другая, сравнительно небольшая, полуоформленная, напоминавшая человека. Отросток действительно был размером с человека; покрытый жесткой броней, из-под которой свисали или судорожно подергивались тонкие, как палочки, мандибулы. Заканчивался отросток овальной гладкой головой точно на уровне головы самого Лиммита. Тот заглянул в подвешенное лицо чужака. В глазах – крупных, сложных, фасеточных, словно у мухи, – едва брезжила слабая искра сознания. К одному из узелков, образуемых мандибулами, прикрепили небольшой микрофон. Лиммит прислонил к нему ухо: булькающий слабый стон, едва уловимый поток звуков. Послание, понял Лиммит. Из дальнего далека. Ради этого Посетитель пожертвовал собой. Чтобы доставить его.

Лиммит проследил маршрут извилистого провода от микрофона по полу палаты к небольшой машине, мягко бормотавшей что-то. Из машины через широкую щель ползла лента распечатки. Другие такие же громоздились горами странных очертаний рядом с корпусом и напирали на толстые черные провода из соседних залов, словно ледники. Лиммит подцепил наудачу фрагмент ленты и вчитался. Спустя несколько минут отбросил, выдернул другой, быстро просмотрел; потом вырвал самый последний фрагмент прямо из пасти машины и в панике забегал по нему взглядом. Вернулся в соседнюю комнату и начал снимать со стеллажей черные тома в случайном порядке, но, прочтя не больше пары страниц, захлопывал очередной, швырял в сторону и тянулся за следующим. После этого перешел к содержимому картонных коробок, пока не замер, тяжело дыша от натуги, по колено в бумажном море.

«Болезнь, – с горьким омерзением подумал он, – грязь, мерзость, пагуба. И все… ради этого». Он окинул взглядом раскиданные вокруг ленты переводов. «Годы, – сказал он себе, – десятки лет бубнежа, самозабвенного идиотского трепа. Наверное, чужак уже был не в себе, когда попал сюда… когда его сюда послали. И продолжал медленно угасать с тех самых пор, безумно лопоча просьбы о помощи. Как если бы помочь ему было в наших силах».

Лиммит вернулся в дальнюю палату и оглядел Посетителя. «Неудивительно, – подумал он, – что старые исследователи все куда-то разбрелись и сгинули, подальше отсюда. Столько надежд, столько трудов, а потом оказалось, что ответ не несет никакого смысла».

Слабые жалобные стоны исполинской твари и некроз ее тканей пробудили в нем воспоминания. «Я описал полный круг, – сказал себе Лиммит, – с Яйцефермы Финикс в подземелья канализации ЛА, начал с огромного трупа и таким же закончил. Это место ничем не хуже, чтобы закончить, ничем не хуже любых других. Лечь рядом с чужаком и сдохнуть. Остановиться».

Теплый ветерок, принесший вонь разложения, овеял его. «Зачем, блин, двигаться дальше? – устало подумал он. – Что такое жизнь, как не трепка, которую тебе зададут перед смертью? А я уже столько раз умирал. Я столько раз убивал и столько потерял. Я – развалина».

Спустя какое-то время, минуты или часы, он отвернулся от бледно светившейся громады и медленно побрел наружу вдоль черных кабелей. «Дурак, – сказал он себе, вынимая и разворачивая карту Друа. – Продолжаешь нарываться на трепку. Раз за разом».