Доктор гад

– По сути, он ничего не спёр, – апатично говорил шеф-душевник, пока Дитр пересчитывал деньги из конверта, в котором также была и записка: «Уважаемый коллега, я купил у тебя револьвер. Судя по его состоянию, он тебе всё равно не нужен, жму руку, Ш. Д.». – Но уж за десять тысяч союзных мог бы и получше купить.

– Купить, затем регистрировать в полиции – так затруднительно кого-то застрелить, – хмыкнул бывший шеф-следователь.

– Застрелить? – тупо протянул врач. – Дирлиса нужно сильно разозлить, чтобы он захотел кого-то застрелить. Тогда напишу заявление о краже – и пусть ищут, как пули из моего револьвера оказались в трупах граждан Акка. Тьфу ты, он же хотел отцовский, но я отказал. Этот мог бы просто попросить, мне его на свадьбу подарили, там даже гравировка есть с пожеланием долгой счастливой жизни от Барля. Я бы и так отдал, я же больше не женат.

Дитр в изнеможении вздохнул, наблюдая, как Ребус сжигает записку. Ему всё равно, что решил сотворить его злейший приятель, – ведь Дирлис такой хороший хирург, а стало быть, Дирлису можно и убить кого-нибудь, всяко спас он больше. Коллегиальная солидарность покрылась ржавчиной, как и всё, что было в этой стране. Умной честной нации, что населяла государство просвещённой бюрократии, больше не существовало, и скоро их посмертию нечего будет одушевлять.

* * *

В утренней корреспонденции отсутствовали три газеты – «Точность», «Граница» (оно и понятно, ведь одна была реакционной, а другую издавало военное Министерство) и «Чёрная луна». Последнюю, видимо, задавили за своеобразное видение правды, облачённое в мистификации и конспирологическую чепуху. В тумане их тиражи резко выросли, людям нравилось читать о том, что Эрль послал пустынных демонов рушить государства, что Верховный Глас Доминиона Гебль – старинный голем, а не живой человек, а новый Принцип Малдомм Корус устраивает в Совершенном Доме кровавые оргии с жертвоприношениями. Какую бы чушь ни писала «Чёрная луна», она мешалась, и её редакцию всем скопом посадили под домашний арест. У домов писак дежурили полицейские, которых, клялся Берлар, недавно уволили, – и вот они снова здесь, снова работают.

– Тебе-то откуда знать, ты вообще из внешних сношений, – кисло проговорила Равила, наблюдая, как толстяк пытается разжечь огниво, но искры тухли на отсыревшем труте, и Берлар только раздражённо жевал папиросный фильтр. – Держи, – она смилостивилась и протянула брату зажжённую спичку.

– Я всё знаю, такой уж я, – ухмыльнулся он и, не поблагодарив, выдохнул дым.

Берлар умел две вещи – сплетничать и переводить. Где-то в другой жизни, рассказал Дитр Парцес, Берлар Лорц занимался нормальным для мужчины-ирмита делом: был военным переводчиком войск, освобождавших пустыню. И таким раскормленным он не стал – армия не позволила. Чрезвычайный секретарь третьего ранга Министерства внешних сношений Берлар Лорц был прожорлив, честолюбив и крайне заносчив. Выпускники международной кафедры отделения общественных наук были тем ещё ядовитым сборищем. Считая себя бюрократической элитой, они презрительно фыркали на всех, кто не знает иностранных языков, а если и знает, то не так хорошо, как они. Берлар же был особенно одушевлённым: он ещё в детстве сжирал словник за словником, раскатывая их в своём душном разуме тонким и нерушимым слоем всемирного знания.

Берлар родился с ней от одной матери, с которой Равила не слишком ладила. То ли дело с мачехой, жизнерадостной главой одной из аккских больниц, от нее-то и родился Первел. А Первела больше нет, как нет больше и Леары с Ильцем и многих других. После провалившегося государственного переворота они сбежали в неизвестном направлении. За ними выслали погоню, но никого не смогли отыскать в тумане. От всей семьи Листров-Лорцев остались лишь Равила с падчерицей Вирцелой, Берлар да мать с мачехой в Акке. Отец, отставной полковник Лорц, тоже уехал. Вскоре к ним подтянутся пограничники с севера, а с Серебряной Черты, угнав лошадей, поскачут стрелки. Армия покидала страну, и к ним присоединились последние, не тронутые ржавчиной полицейские. А другие полицейские стали работать иначе. Они распутывали дело о государственной измене, давя на родственников заговорщиков.

– Они к нам с утра приходили, – рассказывал Берлар. – Странно, но я не могу их описать, – он поморщился. – Словно их облики стёрлись из памяти. Помню, что спрашивали что-то о Леаре, – дипломатишка потёр лоб, – а что, я не помню.

– Я помню, дядя Берлар, – пискнула Вирцела. – Они сказали, что мама с папой сделали стране плохо и сбежали, чтобы к ним не пришло прав-до-су-дие, – старательно по слогам проговорила девочка. – А я сказала, что Префект ржавый, так мама сказала, мама никогда не врёт.

– Они не же не обвинят маленькую девочку в государственной измене? – Равила в ужасе сглотнула. Ей было тошно. В другой жизни она была воительницей, Префектом целого региона, а сейчас – всего лишь жалкая учёная при черепе на сюртуке, которая боится за свою свободу только из-за того, что её лучшая подруга и муж влезли в передрягу конфедератского масштаба.