Доктор Гарин

Пианист тем временем прекратил поклоны, подскочил ближе и спросил, заглядывая в глаза своим слушателям:

– Как вам моя игра?

– Хорошо, – ответил Гарин.

– Хорошо?! – возопил Андриянис обиженным фальцетом. – Не хорошо, а ге-ни-аль-но!! Я великий eraser пошло-коммерческой школы классического исполнительства двух последних веков! Я стираю всю пошлятину-рутину и возрождаю великих романтиков заново, в их первозданности!

– Вы себя цените, однако, – улыбнулась Маша.

– Зато вы неспособны оценить мою игру! – высокомерно проговорил он и, спохватившись, добавил: – К сожалению, к сожалению! Но у вас будет такая возможность! Она уже есть! Всего за двадцать пять ахча!

– Каким образом? – Гарин курил папиросу, привычно шумно выпуская дым.

Андриянис извлёк из глубокого кармана фрачных брюк нечто похожее на штопор.

– Вот! – Он показал его. – Это метафизический отверзатель ушей. Моё изобретение. Изготовлено по чертежам, продиктованным мне голосами, – он поднял глаза к небу, – ангелов, ангелов прозрачнокрылых! Они ничего не скрыли от меня!

Маша и Гарин профессионально переглянулись.

Пианист продолжал:

– Уже второй век у человечества коллективные пробки восприятия в ушах! ХХ век изгадил, испохабил классическую музыку! Все эти Горовицы, Рубинштейны, Гульды ещё тогда забили, законопатили уши человечеству своей пошлостью, безвкусицей, коммерциализмом! А нынешние пианисты? Так называемая исполнительская элита! Ни одного достойного! Ни од-но-го! Сволочи, мерзавцы, подлецы!

Он затопал ножками в лакированных ботиночках.

– Всех их надо вышвырнуть на помойку за величайшее преступление против музыки! Я бы их всех растоптал, растоптал!

– Однако, голубчик, вы кровожадны, – усмехнулся Гарин.

– Когда покушаются на музыку, я готов взять в руки самую большую дубину!

– Я слушала Гульда. – Маша допила шампанское. – Он великий.

Андриянис затопал и затряс в ярости своим “штопором”:

– Дебил! Аутист! Шарлатан!

Гарин поморщился, берясь за трость:

– Любезный, это становится скучно…

Почувствовав, что слушатели собираются уходить, Андриянис вмиг успокоился, протянул им “штопор”:

– Всего двадцать пять ахча!

– За этот отверзатель ушей? – Гарин тюкнул по агрегату набалдашником трости.

– Нет, за процесс отверзания! Две минуты, и я открою вам уши, вы услышите музыку сфер и навсегда поймёте, чем шарлатан отличается от великого пианиста! У вас навсегда исчезнут пробки коллективного восприятия классики, наросшие в ушах за многие десятилетия!

– Я, пожалуй, останусь со своими пробками. – Гарин согнул руку в локте, подставляя Маше.

– Я тоже. – Маша взяла его под руку.

– Хорошо, двадцать!

– Нет, любезный.

– Пятнадцать! Всего пятнадцать!

– Оставьте наши пробки в покое. – Маша вложила монету в руку Андрияниса. – Это вам за Листа.

– Ну и убирайтесь! – злобно пропищал тот, пряча монету. – Оставайтесь глухими! Живите, не слыша музыки сфер! Потребляйте музыкальные суррогаты! Продолжайте слушать аутиста Гульда!

– Непременно продолжим.

Они двинулись по бульвару. Гарин зевнул:

– Меня от таких агрессивных пророчков сразу в сон клонит. Мда… а глазки у него субстанциальные.

– Я заметила, – вздохнула Маша. – Таких сейчас всё больше и больше.

– Глаз?

– И глаз, и людей.

– Субстанциальность в мире накапливается сама по себе. Как снежная лавина.

– Да! И в один прекрасный весенний солнечный день она…

– Именно! В связи с этим, Маша, не завалиться ли нам в постель с бутылочкой доброго и совершенно несубстанциального бордо?

– Гарин, как же я вас люблю!

Вскоре нагая Маша, желанно поводя худыми плечами, уже сидела на Гарине, распростёртом поперёк двуспальной кровати в номере “Белой улитки”.

В широкой и чистой постели под разговоры о ближайшем будущем распили бутылку бордо.

Маша заснула. Гарин бесцельно пошарил в сети, потрогал коллег, в сотый раз безнадёжно поискал Надин, затем вошёл в будни разрушенного санатория. Возле частично рухнувшего, до слёз знакомого здания стояли два танка, а на упавшем каштане, под которым в жаркие дни Гарин так любил сиживать в шезлонге, теперь восседали казахские танкисты и ели консервы из банок. Гарин приблизил изображение: на банках светилась красная корова и были китайские надписи. Он со вздохом отложил FF40, взял купленную Машей книжку, полистал, рассматривая картинки. И заглянул в конец сказки “Деревянное масло”:

– Одноглазая сзади! Берегись! – завопил петух из сетки, и Мартин прыгнул со ступеньки на пол, к отлетевшей шпаге.

Кирстен тем временем бросила серебряную паутинку на золотой орех, и он исчез. Мерзкий рот одноглазой крысы злобно ощерился жёлтыми зубами:

– Грейзи-фрейзи! Вы решили поиграть со мной в жмурки, глупые воришки? Теперь вам не уйти!