В июле 1997 года началась моя научная жизнь. До этого я была лаборантом, а в 1997 году в Москве состоялась международная конференция «Мозг и движение», которую организовывал Марат Евсеевич Иоффе, и у меня впервые был доклад. Это событие я могу сравнить разве что с моим первым выступлением на конгрессе по нейронаукам в 2000 году в Новом Орлеане. Там было 20 тысяч участников, и мне казалось, что все, кого я читала в научных журналах, прошли мимо моего стенда и обсудили мои данные. А в 1997 году конференция была совсем маленькой, но это был и остается по сей день единственный слет ведущих ученых в нашей области со всего мира в Москве и Питере. Они конечно же съехались на имя моего руководителя Виктора Семеновича Гурфинкеля, но и на Марата Евсеевича тоже. Когда были организованы посиделки, посвященные окончанию конференции, Марат Евсеевич сидел бледный от усталости, а сотрудницы из его Института высшей нервной деятельности, даже не из его лаборатории, говорили, что они просто не могли не начать помогать Марату Евсеевичу, видя, как он над устройством этой конференции убивается. И вот тогда я поняла, что этот человек сделал очень много для меня – он ввел меня в науку, хорошо или плохо это для нее – не мне судить, но то, что я обязана этим Марату Евсеевичу и его беспримерному мужеству организатора, я запомнила. Потом была конференция, посвященная его другу, выдающемуся французскому ученому Жану Масьону, в сказочном горном городке Ассуа, и гневные споры там Марата Евсеевича о смысле двигательного обучения и павловских рефлексах. Потом Бразилия, где я читала и перечитывала две книжки о двигательном обучении Марата Евсеевича, потом – научно-историческая конференция в Париже, на которой выступал Марат Евсеевич, и на эту первую встречу с Парижем в Институт Кюри (!) я приехала с сыном и мужем из прекрасного города Дижона, где я уже в то время работала. Всегда на этих встречах Марат Евсеевич оставался в душе медиком, как человек, который нежно беспокоится о близких, и ученым, который яростно и бескомпромиссно защищает свою точку зрения. А потом случилось самое главное – мы стали с Маратом Евсеевичем проводить в Москве эксперименты об участии моторной коры в двигательном обучении здорового человека с помощью методики транскраниальной магнитной стимуляции, которой мы в лаборатории владели. Мне даже до конца осталось неясно, почему он захотел работать с нами. Может, потому, что мы развивали его методику, сделанную для двигательного обучения больных паркинсонизмом в Институте неврологии в Москве, а может, потому, что его лаборатория отклонилась от его собственных интересов и он искал сотрудничества на стороне, да и мы остались к тому времени лабораторией, осиротевшей без ее основателя Виктора Семеновича Гурфинкеля. Очень хорошо помню, как после блестящего доклада Марата Евсеевича о нашей работе мы остались обсудить имевшиеся на тот момент результаты. Марат Евсеевич увидел, что эксперимент, как оказалось, не подтверждает его гипотезу о важной роли моторной коры человека в двигательном обучении, и он гневно сказал, что дискуссия заканчивается. Мы испугались… немного еще пообрабатывали материал и поняли, что участвует! Вот так, собственно, и идет научный процесс – опираясь с одной стороны на плечи великих, а с другой – на взаимную симпатию рядом идущих…
