Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Это было в 1946 году. Доклады его были довольно сложными, он не старался их упрощать. Вообще, когда он выступал в научной аудитории, он не старался говорить упрощенно, поэтому понимать его было трудно. Помню, как на одном из заседаний он докладывал и выступил профессор, невропатолог, интеллигентный пожилой человек, который сказал: «Николай Александрович, я уже несколько раз слушаю ваш доклад на эту тему и несколько раз не могу понять сути». Николай Александрович ответил ему довольно резко: «Да, я с вами совершенно согласен – вы действительно несколько раз слушаете мой доклад на эту тему и несколько раз не понимаете его сути». Мне это не понравилось. Я работал в другом отделе, и так продолжалось довольно долго. Бернштейн тогда занимался тем, что потом вошло в его книжку «О построении движений», проблемой уровней построения движений. Эта книжка вышла в 1947 году, я сразу ее прочитал, но личных контактов у меня с Бернштейном тогда еще не было. Книжка показалась мне очень интересной. Это был 1947 год, а в 1948 году уже началась травля Бернштейна. Вскоре закрыли его лаборатории (у него их было несколько). Он ушел из Института неврологии, его приютил на какое-то время Институт нейрохирургии, потому что он даже до пенсии еще не доработал. В это же время примерно я тоже перестал работать в Институте неврологии. Ситуация была очень сложная. Но книжка Бернштейна произвела на меня сильное впечатление. Интересно, что, когда вышла на русском языке книжка Норберта Винера «Кибернетика», она мне тоже показалась очень интересной, я постарался вникнуть и поискать связи между тем, что делает Бернштейн, и тем, о чем пишет Винер. И вот июнь 1950 года – так называемая «павловская» сессия. Вы, наверное, помните, что это такое? Иван Петрович Павлов за эту сессию не в ответе. Я свои впечатления о ней описал в книжке о Бернштейне и сейчас один эпизод хочу рассказать вам. Итак, все должно быть павловское, все те, кто не в русле прямо Павлова, – «антипавловцы». Ругают Леона Абгаровича Орбели – любимого ученика Павлова. В общем, травля. Один эпизод после этой сессии. Была зима, я возвращался после какого-то заседания, воротник поднят, идет колючий снег. Рядом со мной идет человек, которого я в лицо знал, он участвовал в этих заседаниях, но мы не были с ним знакомы, он просто идет рядом. И вдруг он обращается ко мне и говорит: «Простите, вы, кажется, физиолог?» – «Да, физиолог». – «О, это замечательно, именно успехи физиологии за последнее время привели меня к твердому убеждению, что загробной жизни души не существует». Я молчу, думаю, может, сумасшедший, и не знаю, что ответить ему. Он видит, что я молчу, и продолжает: «Потому что если бы загробная жизнь души существовала, то душа Ивана Петровича Павлова пришла бы с ба-а-льшой дубиной!» После этого мы стали друзьями. Это был Николай Дмитриевич Нюберг. Математик, но много работавший в физиологии. В его лаборатории работал Мика Бонгард.

Я знаю, он ведь основатель Лаборатории зрения нашего института. Ее возглавлял Алексей Леонтьевич Бызов.

Да, это продолжение той же линии, и Леша Бызов из той же компании. После сессии начинается время очень плохое, для всех плохое. Всех травят, кто не в павловском русле работал. Проходит больше 10 лет, и в мае 1962 года снова собирается сессия. Если так называемая «павловская» сессия была объединенной сессией АН и АМН, то это уже была сессия трех академий – АН, АМН и в то время уже возникшей Академии педагогических наук. Опять по проблемам павловской физиологии. Не знаю, знаком ли вам стенографический отчет этой сессии.

Нет.

А стенографический отчет «павловской» сессии?

Нет, только отрывки ее я видела в книжке Шноля[78].

Знаете, эти два отчета интересно почитать. Это интересно, чтобы увидеть людей. Людей в сложной обстановке. Хотя в «павловской» сессии научного было мало. И вот в самом начале подготовки сессии в 1962 году (а там должны выступать академики, члены-корреспонденты, в общем, высокий уровень) мне звонит Николай Иванович Гращенков, который должен делать доклад, причем доклад, назначенный первым: «Диалектический материализм и некоторые вопросы современной нейрофизиологии». Гращенков звонит мне и говорит, что он хотел бы сделать его со мной и Львом Павловичем Латашом. Латаш – мой товарищ, еще со студенческих лет. Это отец Марка Латаша. Мы уславливаемся втроем встретиться почему-то у меня дома, не знаю, почему не у Николая Ивановича.