Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

В этом смысле он был больше чем аккуратен, он был дотошен. И в это же время я контактировал и с Гурфинкелем. Меньше, чем с Бернштейном, но и с ним. С Гельфандом, который был в контакте с Бернштейном. Помню, кстати, доклад Бернштейна на семинаре у Гельфанда. Это была их первая встреча. Бернштейн аккуратно и четко докладывает у доски, а по проходу в середине аудитории ходит Гельфанд вперед-назад и говорит: «Чепуха, чепуха, это не так, не так». Бернштейн спокойно: «Это так. Хотите доказательства? Вот доказательства». Гельфанд опять ходит вперед-назад и говорит: «Да, это действительно правильно. Это действительно правильно». Гельфанд вообще не привык деликатно обращаться с людьми, он мог грубо говорить, хотя человек он был хороший. Он сказал: «Да, это так, все, что вы говорите, но вы даже сами не понимаете, почему это так. Это все гораздо серьезнее. Вы сами этого не понимаете». Бернштейн тогда приводит какие-то соображения, что он понимает, а Гельфанд обращается к Цетлину (Миша – сотрудник Гельфанда, рано умерший, к сожалению): «Миша, правда, здесь что-то не то?» Миша отвечает: «Израиль Моисеевич, я не вижу, чтобы здесь было что-то не то». В общем, после этого доклада Гельфанд и Бернштейн стали друзьями. Я тоже контактировал с Гельфандом в это время. На похоронах Бернштейна Гельфанд сказал: «Мы хороним великого физиолога и крупного математика». Чтобы Гельфанд сказал такое о человеке, который не математик, это о многом говорит. С математиками я еще контактировал много потому, что мне хотелось найти форму эксперимента, связанную с вероятностями. В работе в рамках вероятностного прогнозирования я долго не находил такого эксперимента, много советовался и с Гельфандом, но так и не находил. И как-то после разговора об этом с Шапиро-Пятецким шел поздней ночью от него к себе домой и по дороге сообразил, как надо ставить эксперимент. Так что эти контакты были очень полезны. Ну а дальше… Бернштейн работает у себя дома. К нему приходят разные люди, в том числе математики, например гельфандовские – Миша Цетлин к нему часто приходил. Обычно приходили по одному, и разговор обычно был один на один. И вдруг как-то раз Бернштейн звонит мне и говорит, что он хотел бы собрать людей, с которыми контактирует, тогда-то и тогда-то. Я пришел, и действительно человек десять собралось. Такого до сих пор не было, обычно мы не встречались у Бернштейна все вместе. Бернштейн начал говорить следующее: «Все мы смертны. Вот недавно умер такой-то (кажется, как раз Гращенков умер). Я старше вас, и поэтому я, наверное, уйду раньше вас, и мне хотелось бы обсудить, кто в каком направлении будет развиваться дальше в своих исследованиях». Каждому досталось свое, а мне, конечно, «вероятностное прогнозирование», которым я и занимался. Все удивились, откуда такой пессимизм, а он ответил: «Нет, пессимизма нет никакого, все идет очень хорошо, и я остаюсь с вами со всеми. Но просто я старше вас всех и у меня больше вероятность раньше вас прекратить работу; но это не имеет отношения к тому, о чем мы говорим». На самом деле имело. Он сам поставил себе тяжелый диагноз, кажется рак печени или поджелудочной железы. И решил, что если лечиться, то это продлит жизнь на какое-то время, но лечение выбьет его из работы, а то немногое время, что осталось, надо использовать для работы. И он стал очень интенсивно работать, и действительно примерно через год он скончался.

А кто был среди тех десяти человек?