Доктор, который любил паровозики. Воспоминания о Николае Александровиче Бернштейне

Когда вы познакомились с Николаем Александровичем Бернштейном?

Я слышал о нем довольно много от отца [Шик Л. Л.], так как они с ним одно время работали в Инфизкульте. Потом я прочел его замечательную статью 1935 года в «Архиве биологических наук»[115], потом книгу «О построении движений». Наше знакомство происходило постепенно, не так чтобы я однажды о нем узнал.

Расскажите историю автографа Николая Александровича на подаренной вам статье из «Архива биологических наук»[116].

Я как-то зашел к нему, уже не знаю, по какому поводу, а он подарил мне оттиск этой статьи. Он спросил, читал ли я ее, я сказал: «Конечно». И он подарил мне ее.

Лев Лазаревич Шик, ваш папа, работал с Бернштейном и в Инфизкульте, и в ВИЭМЕ?

На моей памяти в Инфизкульте. Там кафедрой заведовал Маршак, и он написал учебник физиологии для Инфизкульта. Николай Александрович написал в ней главу по движениям, она хорошо написана[117].

Какое на вас произвел впечатление Николай Александрович при первой встрече?

Трудно сейчас вспомнить. Я пару раз заходил к нему домой и два-три раза был на его лекциях, которые он по разным поводам в разных местах читал. Вот, собственно, и все наше знакомство. Я не был ему близким знакомым.

Так что дома он у вас не бывал?

Дома у нас, по-моему, не бывал.

Его лекции, которые вы слышали, были в разных местах или это было на семинарах Гельфанда?

На семинарах Гельфанда он раза два выступал. К нему очень тепло относился Михаил Львович Цетлин покойный. Души прямо не чаял.

Владимир Львович Найдин мне говорил, что Цетлин был единственным человеком, с которым Николай Александрович мог говорить не только о науке, но, например, и о поэзии.

Я с Николаем Александровичем о поэзии не говорил, но, во всяком случае, Цетлин к нему просто очень тепло относился. А по существу, это сейчас трудно даже представить, как было необычно то, что Бернштейн сделал. Дело в том, что анатомы понимали уже, наверное, за 100 лет до него, что центральная нервная система, ЦНС, состоит из разных уровней – спинной мозг, продолговатый мозг, варолиев мост, средний мозг, промежуточный мозг, конечный мозг. А ему пришло в голову, не знаю, сразу или постепенно, что если нервная система имеет несколько разных уровней, каждая из которых занимается своими вещами, имея свои методы управления, то, может быть, и управление движениями можно рассматривать как многоуровневую систему. То, что анатомы понимали давно, никому, насколько я знаю, до Бернштейна не приходило в голову применить к пониманию физиологии движения. Это был просто переворот, откровение. В этом смысле он поставил на новый уровень всю физиологию движения. Раньше работы по физиологии движения, конечно, были. До Бернштейна физиологи интересовались движениями давно уже, со Средних веков, но идея о том, что движение носит многоуровневый характер и каждый из уровней ЦНС выполняет свою роль и своими способами управляет движениями, – это, я думаю, очень здорово было, на меня это очень большое впечатление произвело. Невропатологи, как и нейроанатомы, уже давно знали, что есть специальная симптоматика локальных повреждений в том или другом месте мозга, но я никогда не видел, чтобы у невропатологов возникало в этом месте целое мировоззрение, а Николай Александрович превратил это не ахти как неожиданно в систему. От него начинается, можно сказать, структурированный подход к изучению физиологии движения.

Вы считаете это главным в наследии Бернштейна?

Я не берусь судить о том, что главное. Одному человеку главное одно, другому – другое. Я высказываю свое впечатление.

По Бернштейну, эти разные уровни связаны с конкретными морфологическими структурами.

Если вы возьмете на себя труд и внимательно прочтете «О построении движений», то, по-моему, эта книга пронизана идеей о том, что каждый уровень мозга вносит свой особый вклад в управление движениями. То, что делает для движения таламус, – это одно, варолиев мост – другое, а средний мозг – третье.

Да, об этом в этой книге написано прямо.