Доктора флота

Только койка Паши Щекина была пуста. «Выклянчил увольнение у Акопяна и сейчас обхаживает Лину», — с неприязнью подумал о нем Миша. Недели две назад за самовольную отлучку Акопян решил разжаловать младшего сержанта Щекина в рядовые. Такой пассаж не входил в Пашины планы. Две скромные лычки на рукаве суконки давали немало преимуществ, льстили самолюбию. Паша забросал Акопяна характеристиками и грамотами, которыми был награжден за участие в художественной самодеятельности, принес даже отзыв народного артиста Грузинской ССР певца Бакрадзе. Известный исполнитель неаполитанских песен Бакрадзе дал в Кирове несколько концертов. Паша терпеливо прождал артиста в гостинице все утро. Только к полудню певец вышел в коридор в халате и пригласил Пашу к себе в номер. Он попросил гостя взять несколько нот, сказал: «Достаточно» — и написал на форменном бланке государственной филармонии: «Народный артист Грузинской ССР Бакрадзе прослушал курсанта Щекина П. И. и считает, что ему следует обязательно учиться пению».

— Вас это устроит? — спросил он, протягивая бумагу.

— Вполне, — сказал Паша, аккуратно складывая ее и пряча в карман. Он был дальновиднее своих товарищей и хотя пока не знал, когда именно, но предполагал, что такая бумага может пригодиться. Теперь она оказалась кстати. При виде бумаги от самого Бакрадзе, знаменитого певца, которого Акопян высоко чтил, гнев командира роты ослаб, и Паша Щекин остался в младших сержантах…

В половине десятого, за час до вечерней поверки, раздалась странная дудка дневального: «Курсу построится в две шеренги!» Курсанты строились, привычно равняясь, недоумевая, чем вызвано это неурочное построение. Никто ничего не знал, не было даже обычных в таких случаях предположений. В кубрик вошли заместитель начальника Академии по строевой части полковник Дмитриев, начальник курса капитан Анохин, батальонный комиссар Маркушев. В руках у Дмитриева все увидели свернутый трубочкой листок. Дмитриев встал поближе к лампочке, не спеша и, как показалось первой шеренге, торжественно развернул бумагу. «Приказ Народного Комиссара Военно-Морского Флота, — без всякого вступления начал читать он. — В связи с усложнившейся обстановкой на фронтах и большой потребностью частей в медицинских кадрах курсантов третьего курса Военно-морской медицинской академии направить в действующую армию для выполнения боевых заданий командования».

Полковник Дмитриев еще не закончил чтения приказа, как все двести глоток стоявших перед ним парней оглушительно закричали, словно одновременно выдохнули: «Уррра!» Кричали так громко, что жившие напротив в общежитии лесопилки девчонки высунулись из окон и встревоженно смотрели в сторону рабфака.

Для курса этот приказ был похож на революцию — он ворвался в жизнь стремительно, как вихрь, и сразу все смешал. На сдачу имущества и подготовку к отъезду дали три дня. Куда поедет курс, на какой фронт — не знал никто. Но все были уверены, что на Сталинградский. Именно там сейчас происходили наиболее тяжелые кровопролитные бои. Только Миша Зайцев полагал, что курс обязательно забросят в немецкий тыл.

— Вспомните, куда англичане высадили своих коммандос? В Дьепп! И нас, наверняка, используют для диверсионных целей.

— Бластопор-диверсант, — засмеялся Пашка Щекин, успевший вернуться из увольнения. — Держите меня крепче!

Они не знали, да и не могли знать, что 3 сентября Ставкой Верховного Главнокомандования была издана директива: «Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если Северная группа войск не окажет немедленную помощь… Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению». Эта директива и предопределила их дальнейшую судьбу.

В тот вечер спать не ложились до глубокой ночи. Сидели всем отделением вокруг полки Алексея и вполголоса разговаривали. Кубрик с его трехэтажными нарами, тусклыми лампочками под потолком и узкими проходами казался сейчас таким обжитым и уютным. Перед лицом близких испытаний все инстинктивно старались держаться вместе, поближе друг к другу.

— Если мы станем санинструкторами, то нас немедленно распишут по маршевым ротам, — сказал Алексей, закуривая в нарушение строгих правил махорочную цигарку. — А это значит, что навсегда кончилось наше курсантское братство. Никогда уже, ребята, нам не спать под одной крышей, не бегать на занятия, не сачковать…

— А вдруг убьют? — неожиданно произнес среди полной тишины Васятка, поправляя упавшие на лоб волосы. — Ведь запросто могут, верно? Там такая мясорубка. Тысячи каждый день перемалывает. — Он виновато улыбнулся, добавил: — Неохота умирать. Хочу врачом стать, людей лечить.

— А мне наплевать, — сказал Юрка Гурович. — Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Убьют так убьют.

Юрке Гуровичу Миша верил. Он действительно ничего не боялся. Такие, как Юрка, на фронте становятся героями, если не гибнут. А как поведет себя он? Сумеет ли подавить, преодолеть страх перед возможной смертью? Это беспокоило Мишу больше всего.