Долг

Лёня лет на пять старше. Он – фронтовик и герой. Он совсем юным ушёл в бой прямо из мореходного училища, воевал на Черноморском флоте. Он любит повторять, что песня про одессита Мишку очень хорошая и вся, как есть, достоверная, но в ней допущена одна досадная ошибка: надо петь «одессит Лёнька», потому что от первого до последнего слова написано там про него, про его военную судьбу. Тогда многие так относились к военным песням, кинолентам про войну, стихам – как к чему-то глубоко личному.

Леонид прихрамывает, но о ранениях говорить наотрез отказывается. Он даже танцевать научился так ловко, что хромота почти не заметна… Впрочем, если глаза в глаза – со мной кто хочешь станцевал бы, не сбиваясь, потому что слышать и следовать я умела…

– Разрешаю.

Голос старшего по званию неожиданно стал ледяным.

Пока Леонид назначал мне очередную встречу в нерабочее время, вернулся Фёдор Анатольевич и тихо увёл своего приятеля в кабинет, деликатно не обратив внимания на мои шашни с молодым офицером, молодцевато вытянувшимся перед ним в струнку.

Лёня расспрашивал меня о детстве, о родных и невольно заставил многое припомнить. Но когда подбирался к войне, обстоятельствам переезда в Москву, когда спрашивал, что же сталось с моими близкими во время войны, на меня находило отупение чувств и мыслей. Всплывали смутные впечатления: будто мать простудилась во время работы на сооружении оборонительных линий Москвы и умерла от скоротечной чахотки, а бабушка тоже почему-то была со мной тут, в Москве, тоже надорвалась на земельных работах и умерла, а отец, наверное, умер от голода зимой в оккупированной немцами деревне, а я всю войну прожила, ничего не делая, под покровительством доброго пожилого соседа по коммуналке, человека со связями, и не знала нужды. Впечатлений этих не хотелось ворошить.

Лёня решил, что я слишком глубоко переживаю свои утраты и скрываю чувства, потому что мне так легче. Поэтому он перестал приставать с расспросами о военном периоде моей жизни, но много раз уговаривал меня съездить в родную деревню: «Ты же ничего точно не знаешь. А вдруг отец жив? Так бывает». Я отнекивалась, что не найду, что деревню наверняка сожгли немцы, и она перестала существовать. Не помня про свои настоящие, глубоко засекреченные имя и фамилию, я тем не менее знала твёрдо: ворошить прошлое нельзя.

Лёня не хотел мириться с моими пораженческими настроениями. «Боишься одна – давай я поеду с тобой!» Он рассказал для примера о трагической судьбе родного дяди, который был лётчиком и пропал без вести. Лёня нашёл сослуживцев дяди, и те рассказали, что этот храбрый человек всё время лез в самое пекло, и было заметно со стороны, как он искал смерти, потому что был уверен, что вся его семья погибла при артобстреле во время боёв за Одессу. Да только дети его и жена остались целы…

Весной Лёня стал приносить мне на свидания крепенькие букетики крошечных подснежников. Я сначала радовалась, но потом плакала, наблюдая, как цветочки вянут прямо у меня в руках. Тогда мой ухажёр стал приносить букетик, заботливо завёрнутый в мокрую чистую тряпочку. Непрезентабельно и смешно со стороны, но я была счастлива, что могу донести цветы до дому живыми и здоровыми, а там они простоят в вазочке ещё несколько дней.

– Ты так хорошо придумал! – Я робко улыбнулась.

В тот период я неизменно улыбалась робко и осторожно, потому что не была уверена, уместно ли это в данный момент и вообще можно ли.

– Это не я, – признался друг. – У меня есть знакомая цветочница – очень добрая женщина. Она и придумала, как помочь твоей беде.

Из-за активной культурной жизни мне пришлось разнообразить гардероб: покупать блузки, юбки, платья. Каждый раз при выборе с меня сходило семь потов. Я была готова скупить в магазине весь отдел или уйти вовсе ни с чем, но всё же делала выбор, незаметно тренируя волю.

Леонид всегда провожал меня вечерами до дома, но ни разу даже не пытался попасть в гости. Это создавало мне рядом с ним ощущение полной свободы и безопасности. По улице мы всегда ходили об руку – вот и всё.

Но однажды бархатным августовским вечером в плохо освещённой аллее у танцплощадки Лёня обнял меня за плечи, неловко прижал к себе и порывисто поцеловал в губы. Я оторопела. Развивая успех молниеносного наступления, Леонид снова наклонился и решительно впился в мои губы.

Я вскрикнула с ужасом и отвращением и толкнула мужчину в грудь изо всех сил. Мой друг едва устоял на ногах, выпрямился. На фоне чёрной глубины парка белели его рубашка и лицо. Оно исказилось гримасой такой жестокой, злой обиды, что я сжалась в комок: сейчас ударит! Его глаза стали огромными и чёрными.

Лёня не ударил меня. Он, прошептав какое-то ругательство, развернулся на каблуках, вновь при этом пошатнулся и убежал в душную, предгрозовую ночь.

Я с облегчением перевела дух.