Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

…Когда наш «Ванцетти» плыл из Архангельска на запад, фашистская подлодка выпустила торпеду. Мгновенная команда: «Право на борт». Торпеда пронеслась так близко, что был слышен шум ее винтов. Враг выпустил вторую торпеду. Капитан понял: «Увернуться не успеем». Все же он отдал команду в машинное отделение, надеясь на последнее — струю от винтов «Ванцетти». Торпеда натолкнулась на белый мощный бурун и изменила направление. Поистине это было чудом! Такое чудо могли совершить только мужество, выдержка, самое высокое мастерство! Да, «непонятные русские» все могут!

Георгий вошел в свою каюту.

— Посвежел! — заметил Николай. — Ты чем-то взволнован. Что случилось?

— Ничего. Просто вспомнились близкие нам с тобой боевые эпизоды. Ну а теперь и тебя ждет палуба!

Затишье ввело на крейсере прежний режим: обедали в кают-компании. Дипкурьеры ходили туда иногда с Робертом, иногда самостоятельно — освоили дорогу: длинный коридор с несколькими дверями. Ох эти двери! Стальные, герметические, тяжеленные. Устроены вроде одинаково и все же разные: податливые, упрямые, словно заколдованные. Вот первая. Дипкурьер бросает на нее решительный взгляд, берется обеими руками за рычаг-ручку и тянет вниз. Рычаг медленно, нехотя двигается, еще минута — дверь открыта. Теперь — запереть ее надежно, крепко. Побеждена и вторая. «А ты как, третья?» Ручка — что за черт! — не движется. Рывок изо всех сил — ручка пошла вниз, а дверь — ни с места. Ну и упрямая сталь! Наконец сдвинулась! «Какого же дьявола ты не слушалась? Молчишь? Сам знаю: килевая качка „припаяла“ тебя. А когда нос крейсера вынырнул из воды — „притяжение“ ослабло».

Закономерность открыта. Жаль, что повлиять на нее невозможно. Ее повелитель — море.

И все равно двери будут слушаться!

К следующей приближаешься медленно, будто гипнотизируешь. Сдаешься, калиточка? Как бы не так! Путь прегражден не калиточкой, а стальной плитой, намертво вонзившей свои ручки-рога в стенку.

Рывок, казалось, отнял все силы, а «рога» ни с места. Что же дальше? Сесть на пол, отдохнуть? Никто ведь не увидит. Да, сяду. И тут совершилось чудо: «рога» сами опустились, плита сдвинулась, пропуская двух матросов.

— Гуд бай, сэр!

— Гуд бай, ребята! — последнее слово сказано по-русски, машинально.

Матросы закрывают дверь. Спасибо, хлопцы!

Осталась последняя преграда. На нее смотришь с такой ненавистью, что она должна бы от одного только взгляда расплавиться, слететь с петель, открыться в угодливом поклоне: «Пожалуйста, сэр». Дверь и вправду отворилась. «Ага, испугалась!»

Не испугалась, конечно. Просто кто-то, шедший ранее, оставил рычаг опущенным. Ну и влетит такому матросу, если узнает начальство! Ладно, никто не узнает — оплошность матроса исправлена дипкурьером.

Сдвинувшийся с места галстук поправлен, манжеты тоже. Вперед в кают-компанию.

Капитан приглашает всех за стол. Георгий садится напротив. Стюарды с привычной ловкостью поставили закуски, разлили суп. Теперь сервировка не была загадкой: усвоили, что к чему.

Стюарды ловко убрали тарелки; появились ром и кофе.

Капитан взял стаканчик с ромом. Поднялся. Офицеры и дипкурьер — тоже.

— Джентльмены! — сказал капитан, — мы благополучно миновали самую опасную зону, прошли с минимальными потерями. Конечно, мы еще в пути, а кто в пути — тот в бою. Но в этих водах русские и мы — полные хозяева.

Капитан сделал паузу, словно что-то обдумывая.

— Хочу сказать еще несколько слов, пользуясь присутствием русских. Я восхищен мужеством экипажей каравана. Они ведут себя достойно! Поднимаю тост за успешный переход, за боевое содружество англичан и русских!

Он сделал маленький глоток.

«Кажется, рейс в самом деле близится к завершению, — подумал Георгий. — Капитан наверняка взвесил каждое слово». Всплыли в памяти первый диалог с ним, потом с Джонсоном, отдельные фразы, случайно услышанные от офицеров, матросов, и еще — лондонские разговоры. «То, что совершают на фронтах советские воины, меняет умонастроения многих на Западе».

Капитан приказал принести кофе и продолжал:

— Уважаемый сэр Костюченко. Не так давно я не верил в то, что русские выдержат натиск Гитлера. В декабре сорок первого он был уже у окраин Москвы. Что же ему помешало взять русскую столицу? Я, как и многие мои коллеги, считал: зима, русские морозы. Не удивляйтесь. Меня ведь еще мальчишкой в школе учили, что Наполеон бежал из Москвы, испугавшись русских холодов.

Под Сталинградом вы нанесли фашистским войскам очень сильный удар. Блестящая военная операция! И в какое время? Зимой! Представление о том, что морозная стихия помогает вам, еще жила во мне. Но лето сорок третьего года, схватка под Орлом и Курском вытравили из моей головы все заблуждения. Я поверил в победу — вашу и нашу, в поражение фашизма.

Капитан сказал в заключение:

— Благодарю вас, русский союзник!

…Целые сутки протекли спокойно. И следующие. Тишина была непривычной. Казалось, она вот-вот взорвется. Но на корабле все спокойней — совсем не то, что прежде, в открытом океане. Если бы дипкурьеры не были в этом рейсе новичками, они догадались бы: до советского берега рукой подать!