Читаем Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах] полностью

Владимир сказал, что он русский военнопленный, пробирается в Австрию, а оттуда — домой, в Россию.

— Вот только не знаю точно, где граница. Укажи, добрый человек.

Оказалось, что до рубежа совсем близко. Старик венгр рассказал, куда идти. Потом оглядел Урасова. «Да ты совсем оборвался, сынок». Старик пошел в дом и вскоре вынес чистую рубаху.

— Надевай, надевай… Видишь, впору.

— Никогда тебя не забуду. Скажи, как зовут-то?

— Я нош. А тебя?

— Владимир.

Я нош дал на дорогу буханку хлеба. Целое богатство! Крепко обнялись. Владимир вернулся к тревожно ждавшей его Ирэн.

…Все оказалось так, как объяснил старый венгр. Ни разу не сбившись с пути, они наконец оказались в пограничном лесу. Дубы, осины, густой подлесок. «Может, прошмыгнем незаметно?» На всякий случай достал из башмака справку Красного Креста о том, что он — русский военнопленный Чупин. Зажал в кулаке.

Раздался треск ветвей. Перед ними выросли два солдата с винтовками. «Влипли все-таки», — огорченно подумал Урасов.

Пограничники ввели беглецов в небольшое здание, втолкнули в комнату. Появился офицер, видимо начальник погранпоста. Владимир вытянулся. Офицер — смуглый, франтоватый, с ухоженными усами — смерил его долгим взглядом.

— Комиссар?

— Никак нет, ваше благородие. Русский военнопленный, возвращаюсь домой.

— Тэкс. Документов, конечно, нет?

— Имеются.

Владимир протянул подложное удостоверение на имя Василия Игнатовича Чупина. Решил прикинуться простачком.

— А это кто? — кивнул на Ирэн.

— Жена…

— Что же это ты именно сейчас решил ехать домой?

— Все надоело, ваше благородие, до невозможности. Когда был плен — голодал, вшей кормил, пришли к власти красные, обещали хорошую жизнь — обманули. Домой не отправили, работу дали тяжелую, жил впроголодь. Будь она проклята, такая жизнь. Хочу домой.

Офицер постукивал мундштуком по столу, бросал на Урасова испытующие взгляды. «Похоже, не врет».

По знаку начальника погранпоста солдаты тщательно обыскали Урасова.

Офицер взял какой-то список. Начал называть фамилии, венгерские и русские.

— Имре Секея знаешь?

— Секея? Как же! Только он не Имре, а Йожеф. Бригадир грузчиков.

Монархист отмахнулся. Йожеф ему не нужен.

— Урасова Владимира знаешь?

— Не, не слыхал. У нас окромя меня еще трое русских работали, но Урасова не было.

— А Тибора Самуэли? Впрочем, его вчера поймали и пристрелили.

У Владимира чуть не вырвалось: «Врешь, гад».

Офицер проворчал: «Пошла мелкая рыбешка, вот и трать на вас попусту время». И вдруг заорал:

— Проваливай! Через пятнадцать минут поезд на Вену. Поедешь в лагерь для интернированных. Адрес тебе дадут.

Солдаты повели Владимира и Ирэн на станцию. Не верилось: неужели пронесло?! Владимир не помнил, как они очутились в вагоне.

За окном проплыло желтым пятном здание пограничного поста. Замелькали австрийские надписи. Зеленый луг, рощица, речка, мост. Только теперь Урасов окончательно сбросил оцепенение.

Посмотрел на своих соседей, чинных и респектабельных.

— Ух! — вдруг выдохнул. Пассажиры даже испугались. — Вырвались! Вырвались!

Стиснул Ирэн в объятиях.

Впереди — Вена, снова трудные и тревожные дни. Снова — борьба.

<p>Здравствуй, Теодор Нетте!</p>

Февраль двадцатого года застал Урасова в Вене. Здесь находились венгерские коммунисты, покинувшие Будапешт после поражения революции. Среди них нет Бела Куна: его арестовали венские власти. Нужны какие-то срочные меры, чтобы спасти Куна и тех, кого реакция бросила за решетку. Ференц Мюнних отправляет Урасова в Москву.

Владимир имел в те дни испанский паспорт: испанское посольство, бывшее «попечителем» русских военнопленных в Австрии, продолжало по инерции выполнять эту миссию, правда с существенной поправкой: вербовало в белые армии. Вот Владимир и явился в посольство за визами.

Его принял русский поручик Гельмштейн.

— Зачем пожаловал?

— Хочу на родину, сражаться против большевиков. Надоело здесь сапоги тачать.

Владимир выдержал пристальный, испытующий взгляд поручика. Чтобы прервать напряженную паузу, добавил:

— Я слышал, в Праге генерал Артамонов набирает Добровольцев к Деникину…

Виза была получена. А дальше — Прага, Дрезден, Кенигсберг, Мемель, Ревель. Где поездом, где пешком, где — по людной дороге, а в иных местах — лесом… Нередко выручало то, что после войны много было беспорядка и неразберихи.

В Ревеле на вокзале взял извозчика: «К советскому посольству!»

Полпредство помещалось тогда в гостинице «Петроградская». Расплатившись с извозчиком, Урасов вошел в вестибюль. Увидел трех сотрудников. Радостно гаркнул:

— Здорово, товарищи!

— Вы к кому?

— К полпреду.

— По какому делу?

— Я не знаю, с кем разговариваю.

Трое оказались курьерами охраны. Владимир повторил, что ему нужен только полпред или заместитель.

— Полпред уехал в Министерство иностранных дел, а заместителя у него вообще нет.

Покидать полпредство, не встретившись с кем-либо из начальства, никак нельзя. А трое парней — не хотят пускать. К счастью, на шум выглянул высокий брюнет.

— Кто такой? — спросил он.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей
Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей

Бестселлер Amazon № 1, Wall Street Journal, USA Today и Washington Post.ГЛАВНЫЙ ДОКУМЕНТАЛЬНЫЙ ТРИЛЛЕР ГОДАНесколько лет назад к писателю true-crime книг Греггу Олсену обратились три сестры Нотек, чтобы рассказать душераздирающую историю о своей матери-садистке. Всю свою жизнь они молчали о своем страшном детстве: о сценах издевательств, пыток и убийств, которые им довелось не только увидеть в родительском доме, но и пережить самим. Сестры решили рассказать публике правду: они боятся, что их мать, выйдя из тюрьмы, снова начнет убивать…Как жить с тем, что твоя собственная мать – расчетливая психопатка, которой нравится истязать своих домочадцев, порой доводя их до мучительной смерти? Каково это – годами хранить такой секрет, который не можешь рассказать никому? И как – не озлобиться, не сойти с ума и сохранить в себе способность любить и желание жить дальше? «Не говори никому» – это психологическая триллер-сага о силе человеческого духа и мощи сестринской любви перед лицом невообразимых ужасов, страха и отчаяния.Вот уже много лет сестры Сэми, Никки и Тори Нотек вздрагивают, когда слышат слово «мама» – оно напоминает им об ужасах прошлого и собственном несчастливом детстве. Почти двадцать лет они не только жили в страхе от вспышек насилия со стороны своей матери, но и становились свидетелями таких жутких сцен, забыть которые невозможно.Годами за высоким забором дома их мать, Мишель «Шелли» Нотек ежедневно подвергала их унижениям, побоям и настраивала их друг против друга. Несмотря на все пережитое, девушки не только не сломались, но укрепили узы сестринской любви. И даже когда в доме стали появляться жертвы их матери, которых Шелли планомерно доводила до мучительной смерти, а дочерей заставляла наблюдать страшные сцены истязаний, они не сошли с ума и не смирились. А только укрепили свою решимость когда-нибудь сбежать из родительского дома и рассказать свою историю людям, чтобы их мать понесла заслуженное наказание…«Преступления, совершаемые в семье за закрытой дверью, страшные и необъяснимые. Порой жертвы даже не задумываются, что можно и нужно обращаться за помощью. Эта история, которая разворачивалась на протяжении десятилетий, полна боли, унижений и зверств. Обществу пора задуматься и начать решать проблемы домашнего насилия. И как можно чаще говорить об этом». – Ирина Шихман, журналист, автор проекта «А поговорить?», амбассадор фонда «Насилию.нет»«Ошеломляющий триллер о сестринской любви, стойкости и сопротивлении». – People Magazine«Только один писатель может написать такую ужасающую историю о замалчиваемом насилии, пытках и жутких серийных убийствах с таким изяществом, чувствительностью и мастерством… Захватывающий психологический триллер. Мгновенная классика в своем жанре». – Уильям Фелпс, Amazon Book Review

Грегг Олсен

Документальная литература
Жизнь Пушкина
Жизнь Пушкина

Георгий Чулков — известный поэт и прозаик, литературный и театральный критик, издатель русского классического наследия, мемуарист — долгое время принадлежал к числу несправедливо забытых и почти вычеркнутых из литературной истории писателей предреволюционной России. Параллельно с декабристской темой в деятельности Чулкова развиваются серьезные пушкиноведческие интересы, реализуемые в десятках статей, публикаций, рецензий, посвященных Пушкину. Книгу «Жизнь Пушкина», приуроченную к столетию со дня гибели поэта, критика встретила далеко не восторженно, отмечая ее методологическое несовершенство, но тем не менее она сыграла важную роль и оказалась весьма полезной для дальнейшего развития отечественного пушкиноведения.Вступительная статья и комментарии доктора филологических наук М.В. МихайловойТекст печатается по изданию: Новый мир. 1936. № 5, 6, 8—12

Виктор Владимирович Кунин , Георгий Иванович Чулков

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Литературоведение / Проза / Историческая проза / Образование и наука