Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

Приближался октябрь. Положение было тревожное. Юнкера Керенского громили большевистские партийные организации, шли аресты, обыски. С 23 октября наш отряд уже не расходился по домам. По всему чувствовалось: наступает решительный час. Красногвардейские отряды и воинские части, верные революции, начали занимать правительственные здания. К концу дня 25 октября нас направили к Зимнему дворцу, где нашло свой последний приют Временное правительство. Подойдя к Морскому проезду, мы увидели, что он плотно забит красногвардейцами, матросами и солдатами. Мы получили задание захватить здание министерства иностранных дел, это гнездо тайной дипломатии царского и Временного правительств. Приказ был выполнен. Оставив часть отряда для охраны министерства, мы присоединились к частям, ждавшим сигнала к атаке. Прозвучал выстрел «Авроры», и мы пошли на штурм последнего оплота буржуазно-помещичьей России. Ворвались в Зимний. Трудно описать тот радостный подъем, безграничное ликование, что захлестнули всех тогда.

Кто бы мог подумать (меньше всего я сам), что бывший бесправный рабочий Иван Бауман, сама жизнь которого при старом режиме не стоила и ломаного гроша, хозяином войдет в царский дворец!

После ареста Временного правительства наш отряд был поставлен на охрану Зимнего и министерства иностранных дел, и эту службу мы несли вплоть до дня переезда Советского правительства в Москву. Так судьба связала меня с аппаратом внешних сношений Советского государства.

Уже 26 октября 1917 года Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов направляет для работы в Наркоминделе М. С. Урицкого. Его хорошо знали рабочие нашего завода, где он часто выступал на митингах и собраниях.

Секретарем народного комиссариата был назначен Николай Григорьевич Маркин, матрос, подпольщик, большевик. Это был человек огромной революционной закалки, большого ума, быстро ориентировавшийся в самой сложной обстановке. Неся караульную службу, я часто встречался с Н. Г. Маркиным.

В декабре меня назначают в числе других пяти красногвардейцев на охрану советской делегации, направлявшейся за границу для переговоров. А в марте 1918 года, когда Советское правительство во главе с В. И. Лениным переезжало из Петрограда в Москву, в отряд охраны правительственного поезда был назначен и я. Красногвардейцы нашего отряда еще долго несли караульную службу в Кремле. До сих пор, как живого, вижу Владимира Ильича, проходящего по коридору здания Совета Народных Комиссаров. А немного позднее меня прикомандировали к Г. В. Чичерину для охраны и выполнения его заданий. Собственно, в те дни и началась моя дипкурьерская работа, продолжавшаяся затем много лет.

В тот период начал создаваться постоянный дипкурьерский аппарат. Ядром первой группы дипкурьеров были те самые красногвардейцы из отряда завода «Сименс-Шуккерт», который после штурма Зимнего нес охрану министерства иностранных дел.

Однажды меня вызвали к Г. В. Чичерину, который поручил отвезти личное письмо В. И. Ленина В. С. Мицкевичу-Капсукасу, председателю первого советского литовского правительства. Надо сказать, что в то время в захваченных сопредельных с Польшей районах Литвы хозяйничала польская военщина. Интервенты зверствовали, восстанавливали буржуазно-помещичьи порядки. Польские войска подтягивались к самой столице Литвы городу Вильно (Вильнюсу).

В полученном мною мандате, составленном по правилам того революционного времени, все власти призывались оказывать мне всяческое содействие, принимать от меня правительственные телеграммы и т. д. Вместе с мандатом мне дали паек хлеба на пять суток и немного сахару. Когда мне вручили пакет с письмом Ленина, снова предупредили о трудностях, которые могут встретиться на пути. Пакет нужно было вручить лично В. С. Мицкевичу и никому другому. Расписка на конверте. Конверт привезти обратно.

Кое-как добрался до Вильно. Город на военном положении. Везде военные — литовцы и наши красноармейцы. Поляки подходили все ближе.

Явился в Совет обороны, расположившийся в каком-то особняке. У дверей часовые. Придирчивая проверка документов. Только после того как я сказал, что имею письмо Ленина, пропустили в кабинет.

В небольшой комнате за столом сидел среднего роста человек с бородкой, усами, очень усталым лицом и живыми, юношескими глазами. Крепкое рукопожатие и первый вопрос.

— Как это вы прорвались, — спрашивает, — ведь железнодорожная связь с Москвой прервана!

Я рассказал и подал ему конверт. В. С. Мицкевич-Капсукас долго читал ленинское послание. Перечитал. Потом задумчиво подошел к окну. Обернувшись, неожиданно спросил: «А сколько вам лет?» В ту пору мне исполнилось всего восемнадцать. Мицкевич расспросил об обстановке в Москве, дал несколько советов и напутствий на дорогу.

В тот же день я отправился в обратный путь. Дорога на Москву оказалась окончательно перекрытой. Кружным путем, через Молодечно и Полоцк, вернулся в Москву, гордый тем, что выполнил задание.