Долг – Отечеству, честь – никому…

О посмертном изменении тела усопшего перед погребением нам уже известно. Читатель же наверняка обратил внимание на слова Казарского перед смертью: «Бог меня спасал в больших опасностях, а теперь убили вот где, неизвестно за что».

Ещё раз озвучу своё мнение: во время своей поездки в Николаев флигель-адъютант Казарский, зная истинные масштабы хищений на Черноморском флоте и представляя, с чем ему вследствие этого придётся столкнуться, находился в сильной тревоге. Он опасался не только за успех возложенной на него миссии, но и за свою жизнь. И был готов к тому, что на его жизнь будет осуществлено покушение. Постепенно эта боязнь превратилась в некую манию. Александр Иванович был одержим боязнью быть отравленным. И допускал любой финал своей миссии – в том числе, самый неблагоприятный…

* * *

Из показаний доктора Петрушевского, штаб-лекаря Николаевского морского госпиталя:

«Флигель-адъютант Казарский 27-го июня[52]жаловался, что он страдает болью в груди. 31-го числа был у него с полковником Скорабелли в бане, а 9-го июня приехал к нему и объявил, что Одесское мороженое наделало ему беды, и просил медицинской помощи. Он жаловался на усталость, на острую колику и боль в груди, чувствовал то озноб, то жар, дыхание имел трудное. 10-го июня он нашел больного лежащим в постели. Для отвращения воспалительного состояния было поставлено на грудь 20 пиявок и назначены прохлаждающие лекарства. В последнее время открыта была кровь из обеих рук и положена между лопатками шпанская мушка. Но все эти способы оставались тщетными».

Далее доктору Петрушевскому был задан вопрос: не говорил ли Казарский об отравлении его ядом? Свидетель отвечал: «9-го июня Казарский говорил, что в этот день обедал у г. Тулубьева, много ел и пил и оттого чувствует себя хуже. Об отравлении ни до, ни после болезни ничего не говорил; но, живя в трактире, имел сомнение и недоверчивость ко всем, говоря: «я боюсь, чтобы меня здесь не отравили». На консилиуме врачи заключили, что покойный был одержим воспалением в груди (pneumonia), сомнительных признаков отравления никто не видел, а потому и анатомирования произведено не было. После свидетель слышал разговоры Охоцкого об отравлении ядом Казарского, но не мог с ним согласиться, не имея никакого к сему повода, и никому о неестественной смерти покойного не сообщал».