Долг ведьмы

– Я не хочу, – произношу пересохшим ртом, облизывая губы. Они совершенно нормальные, без пузырьков, даже не кровоточат. – Не хочу приспосабливаться к месту, где убить человека – раз плюнуть. Где всем вокруг плевать на твою жизнь. Где за любую провинность тебя могут изуродовать.

– А разве на большой земле не так? – Молибден издевательски поднимает брови, рот кривится в снисходительной усмешке. – Бьюсь об заклад, что никто и никогда тебя в паланкине не таскал, и розовыми маслами твоё тело не умащивал. Тебя кормят, ты живёшь в тепле, спишь на чистом белье в отдельном комфортабельном номере. Да по сравнению с детским домом – не жизнь, а сказка! И требуется от тебя лишь одно – учиться! Но нет, ты столь ленива, столь неблагодарна, столь поглощена своими обидами, что не хочешь принять, не хочешь расти дальше. Правильно, булькать в своём зловонном болоте гораздо удобнее.

Чувствую, как во мне вскипает ярость. Бездушный циник, зазнавшийся гад. Вот о таких как раз говорят: « Из грязи в князи». Кто он такой, чтобы обвинять меня в лени? Да что этот белобрысый пижон знает обо мне? Ему ли, бывшему вору и мошеннику, судить меня? Однако, он единственный, кто задаёт какие-то вопросы, а не уходит с равнодушным, безучастным лицом. А значит, есть возможность договориться. Держи себя в руках, Илона, истерики и слёзы здесь не помогут. Успех переговоров напрямую зависит от аргументов, которые ты сейчас приведёшь.

– А если я была довольна своей жизнью? Если мне нравилось булькать в болоте? К тому же, мой потенциал очень низкий, я не справляюсь с поставленными задачами, не потому, что не хочу, а потому, что просто-напросто лишена нужных способностей. Да, служба инквизиции в нашей стране работает чётко, как часы. Но ведь и на старуху бывает проруха. Они взяли не того человека, я жертва их ошибки. И пока не поздно, мне нужно вернуться домой.

Ищу в глазах куратора хотя бы намёк на проблеск понимания, но они холодны и тверды, как сталь. Да и слушал ли он мою речь? С отчаянием осознаю, что нет, не слушал и не слышал.

Боже! Всего два дня, а мне кажется, что прошла целая вечность. Что мой дом, сестра, работа, с которой меня выгнали, дождливый октябрь и переполненные трамваи – нечто далёкое, перестающее быть моим. Проклятый остров! Он опутывает незримой паутиной, привязывает к себе, делает своей частью. Здесь всё дышит магией, этой грёбаной, ненавистной магией.

– Мне глубоко наплевать, ошиблась инквизиция или нет, низкий у тебя потенциал или высокий, – Молибден говорит тихо и медленно, и с каждым словом, тело слабеет, от усталости, отчаяния и понимания тщетности всех попыток достучаться хоть до него, хоть до кого-то другого. – Если попала сюда, учись, работай над собой, становись сильнее.

– Я погибну здесь, Данила? Пожалуйста, помоги мне, во имя нашей бывшей дружбы.

В голосе звенят слёзы, а ведь не хотела я плакать, видит бог, не хотела.

– Не пытайся разжалобить меня своими слезами, Илона, – твёрдо произносит Данила. Проводит пальцем по моей щеке, стирая слезинку, кривиться, так, будто бы сожрал лимон. Я противна ему, неприятна. – И не ломай комедию.

С удивлением понимаю, что на моей коже нет никаких ожогов, что всё в порядке и с волосами, и с бровями. Палёным мясом тоже не пахнет, даже намёка на запах нет. Словно читая мои мысли, Молибден поднимает с пола чёрный платок, машет им перед моим лицом. Затем, небрежно швыряет на парту мой измятый, облитый слезами жалкий рисунок, который назвать творением мага просто язык не повернётся.

– Вместо того, чтобы ныть и жалеть себя, могла бы хоть немного постараться, – шипит куратор рассерженным котом. – Что за детские каляки- маляки, я вас спрашиваю, студентка Жидкова? Да, ты никогда не была сильной. В детстве я берёг тебя, защищал, подкармливал, так как ты никогда бы не смогла отобрать у другого или пойти воровать. Своей порядочностью, чистотой ты меня и привлекала. А ещё тем, что я видел в тебе интересного, любознательного человека, любящего книги и стремящегося ко всему новому. Меня поражала твоя внутренняя красота. И кого я вижу сейчас? Серую, туповатую особь, мыслящую штампами и шаблонами.

Молибден скручивает мой рисунок в шарик, швыряет его в доску. Тот ударяется о чёрную поверхность и падает на пол.

– Знаешь, как всё выглядело на уроке? – произносит куратор, чуть успокоившись, однако, его спокойствие мне не нравится. Уж слишком оно усталое, слишком обречённое, разочарованное. Таким тоном говорят лишь горькую правду, уже не страшась ранить чувств собеседника, не дорожа его отношением.

– Ты сидела с вот этим идиотским платком на голове, – Данила, наверное для пущей убедительности, накрыл чёрной тканью свою белобрысую башку. – И ныла, умоляя тебя выпустить! И если бы я находился в этой аудитории в тот момент, то, наверняка, сдох от смеха.

– Не ври! – вскрикиваю, а из глаз брызгают слёзы обиды и стыда, щёки вспыхивают. Да уж, глупее ситуации не придумаешь. – Это был ящик, накаляющийся изнутри.