Долг ведьмы

Плеть в руках преподавательницы со свистом вскидывается и её острый, словно лезвие край медленно, но верно, направляется к груди пожилой женщины, грозясь вонзиться в беззащитную, прикрытую лишь тонкой тканью платья, плоть. Лидия застывает, в её глазах мечется испуг, но затем, сжав побелевшими пальцами крючок, принимается быстро-быстро вязать. Красные нитки сплетаются в причудливую сеть, на глазах твердеют, становясь тонкими полосками металла. И когда плётка достигает груди женщины, на Лидии уже прочная кольчуга.

– Неплохо, – улыбается Милевская. – Однако, я могла ударить в лицо или по ногам, и вы бы не смогли себя защитить. Подумайте над этим.

– Анна, приготовьтесь к защите!– командует Молибден, не прекращая что-то рисовать в своём проклятом блокноте.

В сторону девушки, прямо к её ступням ползёт несколько огромных пауков, противно перебирая лапками, вполне натурально хрустя хитиновыми оболочками. Да, это иллюзия, морок, но морок способный нанести травму. Эти паучки развеются через несколько минут, однако тому, кого они покусают ничуть не легче.

Анна взвизгивает, отскакивает назад, бросает полный ужаса взгляд на преподавателей, но те глухи и слепы к её страхам.

– Давай! – кричит ей группа. – Не дрейфь! Бей их!

Пальцы Анны сгибают и разгибают лист бумаги, превращая то в квадрат, то в треугольник, пока не получается птица. Бумажная ворона увеличивается, обрастает перьями, щёлкает клювом, взлетает с ладони девушки и пикирует вниз. Мощным клювом ворона легко, играючи раскалывает хитиновые оболочки насекомых. Защитные панцири тварей с хрустом лопаются, разбрызгивая на траву кровавые ошмётки внутренностей.

– Отлично, Анна. Вы великолепны, – хвалит преподаватель. Да уж, мне он таких слов не скажет никогда. – Но вам необходимо поработать над своими эмоциями.

Станислав защищает себя, выстругав из своей деревяшки щит, Лера легко уходит от атаки роя пчёл, предложив им в качестве альтернативы цветок, сплетённый из бисера, Регина пугает всех страшной рожей, нарисованной на листе бумаги. А вот Анатолий сдаётся. беспомощно мнёт в руках кусок пластилина, обливается потом и сопит, когда ему прямо в живот летят мелкие осколки стекла.

– Немедленно прекратите! – вопит он, когда стекляшки одна за другой ныряют в безразмерные складки его пуза. – Я не знаю, что мне делать! Вы обязаны объяснить!

На бежевой форменной рубахе вспыхивают красные пятна. Багровый от страха и бессильной ярости бывший чиновник сгибается пополам, матерится, затем ложится на траву в позе эмбриона, поскуливая от боли. Меня трясёт от жалости к этому мужчине и от страха за себя. Запах крови сплетается с мирными ароматами лета, от чего к горлу подкатывает тошнота, настолько он неуместен здесь, под этим синим небом, в лучах золотистого солнца, в стрёкоте кузнечиков.

– Жидкова, – сухо произносит Натабелла, и я вздрагиваю всем телом. – Защищайтесь!

В меня летят такие же осколки, что и в Анатолия. Беспомощно сжимаю в руке карандаш, но пальцы дрожат. А гадкие стекляшки, с неровными, острыми краями, устремляются мне прямо в лицо, грозясь выколоть глаза.

– Давай, Жидкова, защищайся, – с брезгливой нервозностью бросает Натабелла. – Если, конечно, не хочешь ослепнуть.

Во мне вскипает ярость. Да что они с нами делают? Кто им дал право глумиться над людьми? Запугивать, ранить, доводить до нервных срывов и ломать? Кучка уродов, наделённая сверхспособностями, демонстрирующая свою силу, упивающуюся вседозволенностью.

– Катитесь к чёрту! – рычу в лицо Милевской, отбрасывая в сторону блокнот и карандаш. – Я не собираюсь вас развлекать! Вы ранили человека, он воет от боли, но вам на это наплевать!

– Жидкова, не тяни время, – скрипит Регина, и этот её скрип становится катализатором. Я взрываюсь, меня колотит от гнева, ору, срывая голосовые связки, до звона в ушах, до жёлтых звёзд перед глазами.

– Идиотка! Тебя превратили в старуху, изуродовали, но ты продолжаешь лизать этим мудакам задницу. А ты, Светочка, по деткам своим больше не скучаешь? Всё, материнский инстинкт, как рукой сняло? Ну а ты, Валерия, как же муж и папочка, как же клубы и рестораны? Эти ублюдки лепят из нас солдат, мастеров, шпионов, на благо империи, а вот о нашем благе подумать забыли. Забыли, что мы люди, что у нас могла быть своя жизнь, нормальная, свободная.

– Подбери блокнот и защищайся, – сухо отрезает Молибден.

– Пошёл на хрен!

Плюю куратору под ноги, группа охает, не то удивлённо, не то осуждающе. Стадо баранов, жалкие трусы!

– Защищайся, Жидкова, – повторяет Молибден, и рой осколков бросается мне на встречу.