Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева]

И тут же, словно мамина лопотина передала ей свои хозяйские качества, Надя преобразилась. И совсем она не похожа была на тихую мышь, как мне думалось. Двигалась она энергично, разговаривала громко, деловито, так что я сразу почувствовала себя младшей, гостьей…

— Принесу воды, дров, печь топить будем, — сказала Надя.

— Я с тобой, — попросилась я.

Мне страшно было оставаться одной в этом стылом неуюте.

Топили печь, варили что-то. И вскоре дом ожил, задышал, окна приветливо заблестели, и даже скрип дверей повеселел, стал хлопотливым, легким.

Спать мы легли вдвоем на печь.

На другой день мылись в бане, которую тоже истопила Надя, натаскав с реки воды. Мыли волосы в отваре лопуха, выскакивали нагишом на снег…

А еще мы гадали. Как же иначе под Новый год?

Гаданий новогодних много. Были даже коллективные гадания — с подблюдными песнями. Собирались в избе у кого-нибудь, клали под глиняное блюдо каждый какой-нибудь свой предмет — по-нашему фанты — и под слова песни вытаскивали чей-нибудь фант. Песня, сопровождавшая фант, означала судьбу. Песни были разные — и с посулами богатства, и, наоборот — бедности; и про свадьбы, и про болезни. Были страшные, обещавшие скорую смерть.

Еще в Барановщине хозяйка наша Александра Гавриловна рассказывала, что когда она гадала — перед тем годом, в который ей выйти замуж, — то ночью на крыльце слушала, откуда донесется собачий лай. Откуда лай — оттуда и жених. «И правда, — говорит, — ждала совсем с другой стороны, там один знакомый у меня был, а лай раздался отсюдова. Далекий такой лай. Я даже и не поверила. Вот тебе и гадание, думаю. А вон как оно все вышло. Вскорости приехал к нам в деревню Поля к своей родне… Ну и сговорили меня».

Гадали мы с Надей конечно же на суженого-ряженого, гадали по всем правилам: достали из печки золы, посыпали ее на бумагу, потом на эту золу поставили стаканы с водой и сели смотреть — каждая в свой стакан.

Я смотрела долго-долго, безотрывно, пытаясь соединить всякие трещинки и точечки стакана во что-нибудь, но ничего из этого не получалось. На какой-то миг почудилась мне морская фуражка-капитанка и не из точечек… но я не поверила себе, тем более что видение быстро исчезло, а я вспоминала, что была такая у меня мечта в детстве — выйти замуж за моряка.

(Мне было лет шесть-семь, когда я увидела у одной девушки кавалера, как тогда говорили, в морской форме. «Красивый, — завидовала я. — И пуговицы у него золотые».)

В общем, гадание у нас с Надей не получилось. Но, выливая воду из стакана, Надя вдруг сказала:

— А чего мне гадать: я и без гадания знаю, что я счастливая. Все Степановны — счастливые.

Мне показалось донельзя странным, удивительным, что Надя, несмотря на все свои обстоятельства, так уверенно говорит о счастье.

А ведь права оказалась Надя, только могли ли мы тогда знать это? Вот уже почти двадцать лет Надежда Степановна — директор крупного совхоза в Омской области. Уважаемый человек, счастливая жена и мать. Впрочем, теперь уже счастливая бабушка. «Как я рада, что ты нашлась, дорогая моя, юность моя», — пишет она мне.

А я? Тридцать лет вспоминала свою ясноглазую подружку и отчаянно жалела, что потеряла ее след…

Проснулась я оттого, что меня разбудила Надя. Я не сразу сообразила, чего она хочет: на печи темно, в избе темно, она ничего не говорит, только толкает меня в бок, хотя я уже проснулась. Но я тут же услышала, что кто-то рвал дверь. На краю деревни, ночью, мы одни с Надей… Меня охватила дрожь.

— Кто это? — шепотом спросила я Надю.

— Не знаю, — так же шепотом ответила мне Надя. — Я спущусь, возьму косарь.

— Нет, — вцепилась я в Надю. Даже на минуту я боялась остаться одна.

Мы лежали, ожидая, что сейчас дверь сорвется с петель и войдет… Кто войдет? Воображение рисовало страшного, щетинистого, с топором в руках…

Надя прокашлялась, видно, голос у нее сел со страха, и, стараясь говорить сурово, по-бабьи, крикнула:

— Кого там несет?

За дверью перестали возиться. Потом чей-то голос, явно стараясь казаться женским или мальчишеским, в общем «тонким», сказал:

— Хозяйка, пусти переночевать.

— Не пущу, — крикнула Надя опять по-бабьи, — нас и так много, ложить некуда. К соседям иди.

Я поняла, что мне пора поддержать Надю.

— И батюшки, и касатушки, — вспомнила я старух Островского, — иди-ка, милок, подобру-поздорову. Цельная изба народу.

Голос у меня дрожал от страха, и Надя потом сказала, что у меня получилось очень достоверно: голос совсем старческий — столетний.

Под окном вскоре заскрипел снег и кто-то стал удаляться от дома.

Утром, осматривая дверь, мы увидели, что еще немного — и дверь бы распахнулась. Крючок едва-едва держался в своем гнезде.

От колодца Надя пришла с новостью: ночью у кого-то зарезали теленка.

Через день или два мы возвращались в Круглыжи.

Шло нас из Пронина человек пять, но мы присоединились к тем, что шли из более отдаленных деревень, и по дороге к нам еще присоединялись новые отряды школьников, так что в Круглыжи мы возвратились приличной армией.