Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева]

По твердому сухому насту я дошла до реки. Села на снег на край невысокого обрыва. Сидела, о чем-то думала. Потом обратила взимание, что над рекой стена обрыва вся в тончайших льдинках: лед на реке, оседая, постепенно обламывался и оставлял тонкие прозрачные пластинки. Рядов так десять-пятнадцать.

Я провела по этим пластинкам рукой, как бы соединяя их. И тут… не знаю, как убедить, поверит ли мне кто, — я вдруг в безукоризненной тишине воздуха услышала очень тихие и в то же время отчетливые звуки множества радиостанций. Словно ледяные пластинки на какой-то момент преобразили воздух, насыщенный радиоволнами в звук. Я услышала одновременно и какую-то песню, и какую-то музыку, и речь — русскую и нерусскую, и женский голос, и мужской. Словом, как если бы включили приемник и стали ловить станции, но не последовательно, а сразу одномоментно штук пять-шесть.

Длилось это всего какое-то мгновение. Но мир снова повернулся ко мне своей новой потрясающей ум гранью.

У Кати, нашей хозяйки, была трахома не трахома, но что-то вроде этого. Вскоре и у нас троих заболели глаза. Появились пузырьки на внутренней стороне век. Они мешали, раздражали.

Мы стали ходить в больницу, где нам, вывернув веко, смазывали его чем-то жгучим, кажется ляписом. И снаружи еще — зеленкой.

Последнее время меня стал провожать в больницу мой одноклассник Боря Кравцов. Очень серьезный мальчик, неулыбчивый, он много читал всякой справочной литературы, и с ним было интересно. Кроме того, ужасно хотелось расшевелить его, заставить улыбаться, смеяться, сердиться наконец.

Идем мы с Борей в больницу через лес. Повороты, повороты… Умные разговоры. И вот мы услышали, как кто-то, невидимый пока еще, но явно приближающийся к нам, стал драть свои голосовые связки:

— Ты, матаня, встань поране,
Обойди вокруг двора!!
Ух ты…

А дальше что-то малоприличное. Мы с Борей отодвинулись друг от друга подальше. Увидя нас рядом, мало ли что захочет сказать этот тип.

И вот из-за поворота показывается… в распахнутом настежь пальто, в моих старых валенках, с батогом в руках — мой брат. Его карие глаза покраснели после лечения, веки смазаны зеленым, и он своими разноцветными глазищами насмешливо смотрит на нас.

— Гуляем? — говорит он свысока.

Почему бы и не свысока: ему уже одиннадцать. При теперешней нехватке мужчин, он — парень! Уже вчера он разговаривал с нашей соседкой Райкой, девчонкой лет тринадцати, я сама слышала их разговор.

— Не будешь со мной ходить — я тебя батогом, — убеждал он Райку.

— Как же, испугалась я, — кокетничала Райка.

— А вот и испугаешься.

— Испугалась.

— Испугаешься.

— Испугалась.

— Испугаешься.

Райку позвала мать, а то неизвестно, чем бы кончился их дуэт.

Когда я вернулась из больницы, я решила отомстить брату. В его альбом, который вели все мальчишки и девчонки младших классов, после вечных стихов типа: «Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья» я написала измененным почерком стихи в таком роде, что, мол, уважаю его, люблю, думаю о нем постоянно и хочу, чтобы он сам догадался, кто это писал. Подписалась я — X.

Вечером, прежде чем делать уроки, брат всегда старательно переписывал стихи из чужого альбома в свой. Так и в этот раз он открыл альбом и сразу увидел мое послание. Я делала уроки и краем глаза наблюдала за ним. Он прочел раз, потом другой, потом стал перелистывать альбом, ища то ли похожий почерк, то ли не прозевал ли он других анонимных стихов. Посидел, поерзал и не выдержал:

— Во, почитай, чего мне пишут. Ничего стихи?

— Ничего, — сказала я равнодушно. — А кто это X?

— Не знаю. На хэ у нас никого нет.

— Тогда это, наверное, икс, а не хэ. Незнакомка.

— Незнакомка? — открыл он рот.

На несколько дней брат мой лишился покоя: ходил озабоченным, куда-то часто бегал. В конце концов я не выдержала, созналась, что стихи мои. Брат долго не хотел верить, но я доказала свое авторство. Он сразу потускнел и потерял к альбому всякий интерес. Во всяком случае, я у него больше никогда его не видела.

Теперь все свое внешкольное время он пропадал на конюшне: ему и двум его приятелям доверили убирать за лошадьми, чистить стойла, собирать навоз в огромные кучи позади конюшни — готовить к вывозке на поля. Близилась весна сорок четвертого года.

Каждый день приносил известия о новых освобожденных пунктах, районах, городах. Об окружении и уничтожении вражеских войск на таком-то и таком-то участке фронта. Вот уже полностью снята блокада Ленинграда! Вот уже войска 2-го Украинского фронта перешли румынскую границу. Плевать мы хотели на наших союзников, раз у них совести нет! Обойдемся и без них!