Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева]

Но когда узнали, что старший братишка в ПТУ, а средний восьмой кончает, а там, глядишь, тоже в ПТУ на все готовое, Филипп Трофимович скользнул безразличным взглядом по жене и увидал, что интерес к парню у нее возобновился.

У парня белые прямые волосы, глаза серые, с голубизной, а лицо широкое. У Натальи глаза вовсе голубые и лицо круглое. Что-то схожее в них есть. В таких случаях говорят — судьба.

Филипп Трофимович почувствовал вроде как родственную тягу к своему помощнику. А что? Станет отцом его внука — роднее родного будет.

Представился мальчонка, такой же белобрысый. Ткнется в колени как кутенок… Коленям стало жарко.

Но тут Наташка, безголовая дубина, вскочила, потому что увидела в окно свою ненаглядную подруженьку, как будто подруженька ей жениха на новый год в подарок принесет, встряхнула волосами перед зеркалом и помчалась как девочка, только каблуками защелкала.

— Учительница, ничего не поделаешь, — извиняясь за ее неуважительность к гостю, развел руками Филипп Трофимович. — Приходится лекции колхозникам читать, надо знать, где что в мире делается.

— Да, — подтвердил парень, — им достается. Моя Ольга немецкий преподает, а приходится еще и хоровой кружок вести, и за библиотекаря работать.

Мальчонка вроде как отодвинулся, коленям стало пусто и неуютно. Филипп Трофимович взялся за бутылку, налил гостю, себе, жене не стал наливать — все равно не в коня корм.

— Это кто же Ольга — знакомая? Или родня?

— Да соседка моя, с детства. Мы заявление подали, через месяц думаем расписаться.

Мальчонка исчез.

Филипп Трофимович, забыв чокнуться, выпил. Тут же спохватился:

— Давай-давай, не отставай, — веселым голосом сказал он. — На свадьбу пригласишь?

— А как же, вас да не пригласить, кого же мне тогда и приглашать?

Жена шумно отодвинула стул, начала прибирать со стола.

После его ухода никакого разговора с женой у Филиппа Трофимовича не было. Только так, между прочим, чтоб не думала, что он молчит от расстройства, сказал:

— Золотые руки у парня. Что на работе, что здесь помогал.

— А выпить любит, — недовольно сказала жена.

— Разве это пьет? — ради справедливости возразил Филипп Трофимович.

Больше в этом деле он никакой инициативы не проявлял.

Сейчас, лежа на кровати, он поглядывал, как Наташа снует по избе — то к матери что-то помочь, то своими делами занимается, смотрел на ее золотистые волосы, тяжелыми волнами спадающие к плечам, на нежный девичий овал лица, на скорые руки, и жалость к ней, пропадающей так никчемно, так не по-человечески, хватала его за горло.

Как помочь ей? Сколько раз заводил разговор, что в большом городе люди по-другому живут, что надо бы уехать в областной город, в общежитие устроиться или угол на первых порах снимать. А Наташа махала рукой, что ей и здесь хорошо. Кто где родился, тот там и сгодился, и нечего ей делать по городам и по чужим углам.

Вообще она последнее время стала как-то легче жить. Может, смирилась со своей участью, пережила беспокойный период. Все-таки уже двадцать восемь. Возраст. Чаще стала пропадать у своей подружки, вроде как и повеселела. Не сидела, как бывало, над книжкой, забывая листать страницы. А в то же время вроде и прихварывать стала. Вроде как-то с лица темнее стала. Может, с печенью что, а может, по женским делам неполадки. Филипп Трофимович сказал жене, чтоб поговорила с Наташей. Если что — анализы надо сдавать. Скоро каникулы, поехала бы полечиться, отдохнуть. И опять тайная мысль — может, встретит кого на отдыхе. Мало ли бывает. Не бессмертные они со старухой.

Да, проскочила, считай, жизнь. А для чего и жил-то — непонятно. Не было бы его на свете, что изменилось бы? Не родил бы Наталью? Велика беда — все равно на ней их линия и закончится. И дедов, и прадедов, и бабок, и прабабок линия. Работа? Уйдет он на пенсию, помрет ли — как было все при нем, как было до него, так и после него будет. И солнце всходило и будет всходить. И птицы как пели, так и будут петь. Природа. Зачем он нужен ей был, зачем породила она его? Иов родил Якова, Яков родил… кого он там родил? Это правильно, это так: род человеческий должен продолжаться. Но зачем-то нужен и каждый человек в отдельности, человек сам по себе. Не трава же он подзаборная, которая живет безо всякого смысла, семена вокруг сеет. Смысл какой-то от человека да должен быть. Невозможно это, чтоб не было смысла, только что не каждому дано знать, зачем он жил. Не гадает, не думает, а смысл свой исполняет. Может, и он свой исполнил уже. Вот хотя бы когда война была. А теперь он вот и не нужен. Вот и мается.

Как все просто было по молодости. Война — так воюй, защищай свою родину. Мирное время пришло — работай, старайся, чтоб людей не было стыдно да в дому чтоб достаток был. А уж когда дочь родилась, силы будто вдесятеро прибавилось. Целыми сутками мог работать что на заводе, что по дому и ни о каком смысле жизни не задумывался.

А теперь вот все. Выдохся. Зачем жить, кому нужен? Кому какая польза? Что есть он, что нет его.