Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева]

— Ушиблась, Дусь, а? — не подходя к ней, выспрашивал Алешка. — Ты скажи. Если что, я тебя в больницу свезу.

— Подыми тарантас, — хмуро сказала ему Дуся. — Назад поедем.

Обратно ехали молча, не погоняя лошадь.

Как только завиднелось село, Алешка заерзал на своем месте, негромко забубнил что-то под нос. Потом повернулся к Дусе:

— А Трофимычу я, слышь-ка, сапоги отдам. Он и ничего. И не тронет. Сапоги небось новые, хромовые. А, Дусь?

— На кой ему, безногому, твои сапоги, — угрюмо сказала Дуся.

— Так что ж, что безногий. Наденет на свою деревяшку и пойдет форсить на Октябрьские. А?

Дуся не ответила.

Переехали мост, въехали на площадь возле столовой.

Первой, кого встретили, была Настасья.

— Доброе утречко! — громко приветствовала она. — Захомутал-таки девку, Алеха? Домой едете? И приданое, гляжу, не забыли.

— Глядела бы лучше, сколько в столовой тараканов. Зайдешь — с души воротит, — зло ответила Дуся и приказала Алешке: — Постой, куда везешь-то, мне здесь надо.

Она спрыгнула с тарантаса, сняла чемодан.

— Так ты, Дуся, ничего? Цела? — спросил Алешка.

— Я-то цела, да… связалась, дура, с тобой, платье только испортила.

Она пошла по улице не торопясь, спокойно, чтоб все видели: вот идет она и никаких пересудов не боится.

Лошадь зашагала к конюшне. Алешка съежился в тарантасе, сидел ни жив ни мертв. И чем ближе было к конюшне, тем все меньше и меньше становился он.

Свекровь

ксана случайно купила в ателье очень удачно сшитое из голубого жаккарда платье и, когда договорились с Зыбиными, что Новый год в этот раз будут встречать у них, твердо решила сделать так, чтоб Николай увидел, что его жена, когда приоденется, приведет себя в порядок, ничуть не хуже каких-то там фифочек. Просто у нее нет возможности показать себя: сын, работа, домашние дела.

Оля Григорьева, подружка по работе, устроила ее на запись в парикмахерскую к мастеру Трошиной, которая одна делает модную стрижку «сессун». Даже маникюр она решила сделать по всем правилам — не сама, а у хорошей маникюрши, красивым ярким лаком.

Николаю она ничего не говорила ни про платье, ни про стрижку — все должно быть для него сюрпризом. Она даже думала, когда подстрижется, спрятать волосы под платочек, чтоб он ничего не заметил до самого Нового года.

Пересмотрела все свои украшения и расстроилась, что ничего приличного к хорошему платью у нее нет: сплошная пластмасса да стекло.

Конечно, она не может позволить себе такие серьги, такие кольца, как у свекрови. Были бы такие у родной матери — уж наверняка бы отдала их дочери. Но то мать… У свекрови муж был большой начальник, жила всегда хорошо. Да и сейчас ей одной вполне достаточно, больше чем достаточно того, что она зарабатывает: сын взрослый, делай что хочешь, покупай что вздумается. Потому и выглядит так, что никто не верит, что Кузя ее внук.

Ладно, утешила себя Оксана, подрастет Кузька — будет полегче. К тому времени и квартиру обставят, не надо будет Николаю брать сверхурочные.

С квартирой им здорово повезло: двухкомнатная, постройки пятьдесят третьего года — не малогабаритка современная. Одна кухня — десять метров, есть где развернуться. Поставили сюда обеденный стол, и кухня стала дополнительной комнатой, столовой. Все знакомые завидуют, что у них такая отличная квартира.

Когда у Николая умер отец, Евгения Петровна разделила свою трехкомнатную на две однокомнатные — себе и Николаю. Наверное, хотела отделиться от сына, чтоб он не мешал ей, ну и чтоб пожил самостоятельно. Квартиры все равно были в одном доме, так что получилось, что они вроде бы и врозь, а вроде бы и вместе.

У Оксаны была своя комната, правда неважная. Но когда они поженились, то ее комнату и его квартиру удачно выменяли на эту.

Все было бы хорошо, если б не свекровь. То есть живи она хотя бы в другом городе… Ведь, кажется, так просто: сын взрослый человек, женатый, уже сам отец, так чего к нему лезть, мешаться? Неужели она всерьез думает, что они без нее ничего не могут решить? Вечно она должна сунуться, подсказать. То начнет пилить их, зачем они покупают дорогой шкаф, когда есть попроще, как будто ей невдомек, что попроще — значит похуже; то зачем им сервиз на двенадцать персон (а что у самой такой же — это ничего, нормально); то как с магнитофоном — чуть не до скандала дошло: они тогда с Николаем решили, чтоб не тратиться на пластинки, купить хороший магнитофон, так свекровь стала возмущаться, что Николай, выходит, работает, надрывается из-за ерунды, что уж если им хочется выбросить деньги, купили бы шубку Кузе, благо они в кои-то веки появились в универмаге. Магнитофон они купили, но настроение было испорчено. А свекровь, в пику им, сама на свои деньги купила Кузе шубу, хотя он отлично мог еще год проходить в старом пальтишке.

Оксана отдавала должное Евгении Петровне: та никогда не отказывала сыну в материальной помощи, причем ни за что не хотела брать деньги обратно. И Кузя субботу и воскресенье проводил у нее, чтоб Николай мог отдохнуть, сходить с Оксаной в кино или в гости.

Если бы только не эта ее привычка во все соваться…