Долгая дорога домой [1983, худож. Э. П. Соловьева]

Отчим умер давно, матери было, конечно, скучно одной в доме, а с ребенком у матери получалась как бы семья. В то же время ей, Ирене, облегчение. Тем более, мать жила в достатке, шила на дому и, хоть платила за это большой налог, в убытке не оставалась. Недаром она была ученицей самого Воронова. Клиентки платили ей в два раза больше, чем обычным портнихам, да еще чуть ли не дрались, чтобы попасть к ней. У матери был отличный дом, не требовавший ремонта, огород, сад. Сама она не работала ни в саду, ни на огороде, для этого у нее была Марфуша — женщина лет пятидесяти. Ночью Марфуша спала на печке, а днем делала всю черную работу. Вообще-то она была прислуга, но так как жалованья она не получала и даже ходила на работу в какую-то инвалидную артель, то никто ни к чему придраться не мог — квартирантка, и все. Мать ее кормила, давала ночлег. Та была не совсем нормальная, что ли, почти не говорила, хотя слышала все и фыркала, как лошадь, если что ей не нравилось. А не нравилось ей многое, так что фыркала она целые дни без перерыва. Но работала зато истинно по-лошадиному. Неизвестно, куда она делась в начале войны. Исчезла куда-то, и все. Никто ее не искал — кому она нужна.

Ирена твердо рассчитывала, что мать, понимая, что ей с двумя детьми не справиться, возьмет маленького Виктора, и потому старалась приучить ребенка к бабушке. Та ласкала ребенка, играла с ним, но про то, чтоб оставить его, ничего не говорила. Время шло, и Ирена начала злиться, потому что Виктор — муж — звал ее уже домой. Без нее он, видите ли, не мог прожить и десяти дней. Самой заговорить с матерью о ребенке не хотелось. Одно дело — она сама предложила бы, другое — просить ее. А вдруг мать скажет, что не может, что ей тяжело, что тогда? Ссориться? Вроде бы совестно: она вырастила Женю и не обязана была брать второго, начинать все сначала. А упрашивать… Ирена никогда в жизни никого не упрашивала: не любила, да и не умела.

Она принарядила ребенка и пошла с ним на реку, где загорала эти дни. Хотелось приехать домой с красивым золотистым загаром. Странное дело: почему-то именно на этой речке получался такой красивый загар, нигде больше. На юге становишься шоколадной, а здесь — цвета каленого ореха. Все удивляются.

Женя, злой, что приходится расставаться с друзьями, убежал куда-то.

Малышу было уже почти полтора года, и он смешно перекатывался на своих толстеньких ножках. Несколько минут Ирена понаблюдала за ним, с огорчением замечая, что ножки у него не очень стройные. Она твердо решила, еще когда он родился, что обязательно отдаст его учиться в балетную школу. Глупо сделала, что поддалась моде и не свивала ему ножки. Ирену мать свивала тугими солдатскими обмотками, и ноги у нее зато на загляденье — стройные, точеные.

Вспомнился инженер с комбината мужа. Совсем птенец, намного ее моложе, а вот поди ж ты, влюбился. Как встретится — краснеет, заикается. Ирену забавляло это. Однажды она, словно ненароком, повернулась при нем так резко, что платье поднялось выше колен и не сразу опало. Боже, как он смутился! Она, конечно, тоже сделала вид, что смутилась…

Странно, что Виктор совсем не ревнивый. Он даже подшучивает: «Как твой Ромео?» Хотя, конечно, ревновать ее глупо. Мало ли кто в нее влюбляется. А этот инженер — Семочка — талантливый мальчик. Посвятил ей стихи, никто даже не верит, что это обыкновенный инженер, а не поэт написал. Как там: «Пусть на волне эфира летят мои слова: прекраснее всех в мире — зеленые глаза». Почему находят, что они у нее зеленые, когда они карие. Светло-карие. Правда, на солнце они действительно вроде бы чуточку зеленеют. Но это же только на солнце. Ирена пошарила рукой, чтоб достать сумку, где лежало зеркало. Но под руку ей попалось детское ведерко, и она вдруг спохватилась, что давно не слышит детский голос. Она села, словно ее что-то толкнуло. На пустом берегу малыша не было. Она вскочила и побежала к кустам. Но и в кустах его тоже не было. У Ирены начало частить сердце. Она стала громко кричать, звать малыша.

Потом она бегала от кустов к реке и обратно. Зашла по колено в воду и осмотрела дно. Вода прозрачная, и на дне ничего… никого не было… Она снова бросилась к кустам, надеясь, что он уснул там и ничего не слышит. Но в кустах его не было. Боже милосердный, не было! Милосердный, великий, помоги! Ангел-хранитель, богом данный, помоги! Не надо чуда, всего лишь канавку, ямку, где он лежит себе спокойно и спит.

Но не было канавок. Не было ямок. Пусто вокруг.

И снова к реке — вглядываться в прозрачную-прозрачную и быструю воду. Такая прозрачная вода может быть только во сне. Каждая песчинка видна. Конечно же это сон — дикий, неправдоподобный сон!

Ирена изо всех сил дернула себя за волосы, чтобы проснуться. Не проснулась!

Закричала громко, на весь белый свет! Не проснулась!

Вода все так же прозрачно течет, течет, течет, течет…

Ирена встряхнула головой, отогнала видение. Боже, зачем она опять вспомнила этот ужас? Восемь лет прошло, пора забыть, не вспоминать. Это Августа! Это из-за нее стала она раскручивать цепь воспоминаний.