Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом

Чтобы тюремные власти не смогли прочесть наши записки в случае их обнаружения, мы разработали разные способы написания текста, который было нелегко рассмотреть или расшифровать. Один из способов заключался в использовании молока. Оно быстро высыхало, и бумага выглядела пустой. Текст проявлялся после того, как на бумагу с высохшим молоком наносили дезинфицирующее средство, которое нам выдавали для уборки наших камер. Проблема заключалась в том, что молоко мы получали достаточно редко. Тем не менее мы смогли регулярно использовать этот способ после того, как у одного из нас диагностировали язву.

Другой метод состоял в том, чтобы писать крошечным закодированным шрифтом на туалетной бумаге. Эту бумагу можно было легко спрятать, поэтому такой метод стал достаточно популярным для тайной передачи записок. Когда тюремные власти смогли обнаружить ряд таких записок, они приняли чрезвычайные меры по нормированию туалетной бумаги. Гован Мбеки в то время был болен и освобожден от работ на карьере, и тюремная администрация поручила ему отсчитывать по восемь лоскутов туалетной бумаги в день на каждого заключенного.

Однако при всех этих хитроумных методах обеспечения связи один из лучших способов оказался одновременно и самым простым: попасть в тюремную больницу. На острове Роббен была одна больница на всех, и тюремная администрация физически не могла отделить там политических заключенных от обычных. Иногда заключенные из разных секций даже находились в одной палате, и, таким образом, осужденные из секции B могли свободно общаться и обмениваться информацией о деятельности различных политических организаций, забастовках и других актуальных политических событиях с осужденными из секций F и G вне зависимости от строгости тюремных запретов.

Контакты с внешним миром осуществлялись нами двумя способами: через заключенных, которые уже отбыли свой срок заключения и покидали остров Роббен, и при встречах с посетителями. Заключенные, которые уезжали, тайком выносили наши письма и записки в своих вещах или одежде. Что касается посетителей, то ситуация была более рискованной, потому что в случае обнаружения нашей переписки это могло отразиться также и на посетителе. Когда нас посещали адвокаты, надзирателям не разрешалось входить в комнату для встреч, и нам иногда удавалось передать письмо на волю. Адвокаты не подвергались обыску. Кроме того, на этих встречах мы могли общаться в письменной форме, как это уже было во время судебного процесса в Ривонии. Поскольку комната для встреч прослушивалась, я, например, говорил: «Пожалуйста, передайте…», – а затем делал паузу и писал на листе бумаги: «О.Т.», – имея в виду Оливера Тамбо. Затем я продолжал: «…что мы одобряем его план по сокращению…», – и дописывал: «…Национального исполнительного комитета».

Из записки, спрятанной в пластиковой упаковке в наших пищевых бачках, в июле 1966 года мы узнали, что заключенные общих секций в знак протеста против плохих условий содержания объявили голодовку. В записке не было каких-либо деталей, поэтому мы не могли знать ни ее конкретных целей, ни времени ее начала, ни ее хода. Мы были готовы поддержать любую забастовку заключенных, по какой бы причине они ни бастовали, поэтому решили начать забастовку сочувствия, начиная со следующего приема пищи. Голодовка означала, что надо было делать только одно: отказываться от пищи.

Из-за временной задержки в нашем общении заключенные общих секций не смогли узнать о нашей поддержке их акции где-то в течение суток. Тем не менее мы были уверены, что эта новость их обязательно обрадует. Мы при этом допускали, что тюремные власти заявят им о нашем отказе от забастовки, о том, что в то время, как они голодали, мы объедались изысканными блюдами. Это была стандартная практика: в кризисных обстоятельствах тюремные власти всегда начинали кампанию по дезинформации, чтобы натравить одну секцию на другую. В данном конкретном случае, хотя члены Африканского национального конгресса единодушно поддержали забастовку, некоторые активисты Панафриканского конгресса, отбывавшие заключение в общей секции, отказались присоединиться к ней.

В первый день нашей забастовки нам выдали наши обычные пайки, и мы отказались их есть. На второй день мы заметили, что наши порции стали больше, и к нашей маисовой каше добавилось несколько кусочков овощей. На третий день на ужин вместе с кашей были поданы сочные кусочки мяса. На четвертый день наша каша блестела от жира, а сверху дымились большие куски мяса и разные овощи. Все это выглядело чрезвычайно аппетитно. Надзирателям оставалось лишь недоуменно усмехнуться, когда мы отказались и от этой еды. Искушение было велико, однако мы устояли, хотя на известняковом карьере с нами обращались предельно жестко, не позволяя нам ни минуты передышки. Мы, однако, слышали, что заключенные общих секций падали в обморок от голода и их увозили на тачках, – и мы продолжали держаться.