Долгая дорога в дюнах-II

Седовласый импозантный представитель окатил его холодом ледяного взгляда.

— Я хочу сказать, что, если вашим «репортером», — он показал глазами на черный диктофон, оттянувший плечо журналисту, — хорошенько размахнуться, то можно зашибить человека насмерть. Но на этом основании я не могу все же заявить, что вы готовите на меня покушение.

Сказано было, вероятно, несколько резче, чем следовало, но в это время внимание вновь прибывших привлекла американская экспозиция. Русские летчики невольно замедлили шаг. Хищно загнутые вниз носы мощных лайнеров. Резко откинутые назад, похожие на акульи плавники, крылья сверхзвуковых боевых машин. Отливающие сытой надменностью бока вертолетов. Совершенство линий летательных аппаратов вызывало почтительное восхищение.

— Смотрите, Николай Сергеевич, — Эдгар исподтишка показал Лапину на аккуратно сложенные под каждым образцом стальные пирамиды — образцы бомб и ракет на вооружении.

— Что ж, по крайней мере честно, — Лапин пожал плечами. — Не придется перед журналистами вертеться, вроде ужей на сковородке, — негромко, с оглядкой на седовласого, откомментировал он.

Глава 12

Марта умудрилась припарковать свой «ягуар», как всегда, криво, правда, стоянка была так забита, что, казалось, сюда и велосипеда не втиснешь. В просторном вестибюле огромного здания она не стала дожидаться лифта, а, перекинув через плечо сумочку, взлетела на четвертый этаж по лестнице. Часы в редакции показывали двадцать минут десятого. Сотрудники уже склонились над столами, перебрасывались последними новостями, пили кофе, звонили по телефону…

— Марта, быстрее!

Перегнувшись через барьер, высокая, с прической под дикобраза блондинка держала в вытянутой руке телефонную трубку и трясла ею что есть силы.

— Быстрее! Париж — уже третий раз.

Марта чмокнула блондинку в щеку и приложила трубку к уху, одновременно запихивая сумочку в ящик стола и вытаскивая оттуда какие-то бумаги, блокноты.

— Алло! Доброе утро.

— Доброе, детка, доброе, — послышался в трубке грубоватый голос Зингрубера. — Проснулась наконец?

— Из Парижа все выглядит по-другому, дядя Манфред. Поэтому вам и кажется, что жизнь везде так же восхитительна.

— Ты права, Париж и впрямь волшебен ранней солнечной осенью. Однако кое-чего все-таки не хватает прекраснейшей из столиц. Возможно, маленькой золотоволосой кокетки, с которой я пройдусь под руку по вечернему Монмартру.

— А по другую руку будет ковылять старый господин Лосберг? — с улыбкой уточнила проницательная Марта.

После долгого молчания в трубке послышалось задумчивое покашливание, и приглушенный голос спросил:

— Детка, не увлеклась ли ты телепатией?

— Нет, конечно. Просто папа сегодня уже настойчиво приглашал меня в Париж. Кажется, одному ему лететь неохота.

— Вот и прекрасно. В таком случае будь послушной девочкой, не огорчай престарелого родителя. Кстати, тут и для тебя есть одно довольно занятное дельце.

— Исключено, дядя Манфред. Папа в двадцать четыре часа выдворит меня из Парижа, если узнает, что у нас с вами шашни за его спиной.

— Не волнуйся, дорогая, я все-таки джентльмен. В случае вспышки родительского гнева все возьму на себя. А билеты вам уже заказаны.

Марта открыла рот, чтобы возразить, но из трубки уже вырывались только бодрые короткие гудки. Пожав плечами, Марта обернулась к дикобразного вида девице за низкой перегородкой.

— Пойду огорошу нашего Шефа. Он у себя?

Не отрываясь от клавиш компьютера, та тряхнула своим рыжим веником.

— В пятом тонателье.

Арвидас сидел, устало уперев лоб в сжатый кулак, и не видел разложенных перед ним растрепанных листков с машинописным текстом, измученным бесконечными вписками и помарками. Он слушал.

— Да, это мой маленький, глубоко личный, так сказать, юбилей. Вот уже пять лет, как я неизменно встречаюсь с вами только в эфире, в нашей программе «Балтийский маяк». Возможно, кто-то из вас скептически отнесется к скромной дате, кто-то усмехнется, пожмет плечами. Конечно, это не тот юбилей, который отмечают залпами из бутылок шампанского в шумной компании друзей…

Медленно вращались огромные бобины с магнитной пленкой. За своим пультом звукооператор то и дело передвигал рычажки регулирования, придирчиво отшлифовывая перезапись. А голос из невидимых стереофонических динамиков, чуть усталый, но бархатисто-приятный продолжал с легким надрывом свою исповедь:

— Это мрачный юбилей одиночества, когда свински напиваешься у себя на квартире, отключив телефон. Впрочем, телефон можно не отключать — все равно никто не позвонит. Здесь ты никому не нужен, и нет никакой надежды, что со временем хоть что-то изменится. И все же пять лет на чужбине прошли не напрасно. Нет, не напрасно!

Бархатистая речь вдруг сорвалась на визг, в котором уже нельзя было разобрать ни слова.

— В чем дело, Хью?

Арвидас вскинул голову, светлые волосы упали на лоб, оттеняя породистую темно-русую бородку.

— Здесь грязь, — нехотя объяснил оператор, перематывая пленку назад. — Вы шуршите бумагой…

Арвидас встал и выключил перемотку.