Долгая дорога в дюнах-II

— Надеюсь, со свойственной тебе прямотой ты сообщил это шефу? — снова, не удержавшись, съязвила Марта.

— Ладно, навязываться я не буду, — теперь и Арвидас разозлился. — Если тебе так претит мое присутствие рядом, можешь загорать здесь хоть до второго пришествия.

Он сделал вид, что собирается уйти…

Яркий белый микроавтобус, расцвеченный рекламными надписями и номерами фирменных телексов, мчался по загородному шоссе на юг от Парижа.

В его заднем отсеке, забитом теле- и киноаппаратурой, молча сидели Марта и Арвидас. Фрэнк тактично выбрал место в кабине шофера, отделенной стеклом. Марта, не отрываясь, смотрела на экран телевизора — шла программа новостей, комментатор с истинно французским темпераментом рассказывал о мужестве участников авиасалона, бесстрашно устремившихся на помощь горящему Провансу. Он перечислял, сколько людей, кемпингов, поселков спасено от огня. Благодарил мужественных спасателей и летчиков. Затем пошли кадры кинохроники. В центре внимания и здесь были уникальная машина Минка и ее ставший почти легендарным экипаж.

Арвидас ревниво наблюдал, как сосредоточилась, вся подобралась Марта, как жадно ловила сообщения о русских в пестром калейдоскопе новостей. Он приглушил звук, когда пошли политические репортажи и другие новости дня. Вернулся на свое место и предложил Марте сигарету. Стараясь не смотреть на Арвидаса, она жадно затянулась.

— Вообще-то жаль, что ты расстаешься с нашей фирмой. Представляю, какие лихие репортажи ты выдавала бы теперь на радио и телевидении. Говорят, любовь хорошо стимулирует творческие порывы.

— Послушай, Арви, — еле сдерживая гнев, отозвалась, наконец, Марта, — ты оказал мне небольшую услугу, но это не дает тебе права пошло копаться в моем белье.

Арвидас пожал плечами и вздохнул:

— Да-да, ты права, извини, пожалуйста. Но со стороны может быть лучше видно. И потом я ведь немножко знаю тебя.

— Ну, и что же видно с твоей стороны? — как бы нехотя спросила Марта, скрывая любопытство под маской пренебрежения.

— А то, что у тебя ничего не получится, — с глубокой убежденностью проговорил Арвидас. — Ты напрасно тратишь время. А если бы даже получилось — это не нужно ни тебе, ни ему. Допустим, ты добьешься своего, но твой маленький каприз мигом кончится, как только ты убедишься, что вы люди с разных планет. Он дитя той системы, которая чужда и непонятна тебе. Он раб и сын рабов. И никогда он не сравняется с тобой, даже если проживет сто лет в свободном государстве. Но он на это и не согласится. Хотя, я уверен, ты предлагала ему остаться. Я мог бы тебе сказать наперед, что он откажется. Все потому, что он раб! Свобода страшит их, вот в чем парадокс. Она представляется им отклонением от нормы. Это люди из перевернутого мира. Корове, привыкшей жить в стаде и повиноваться кнуту, никогда не стать вольной ланью!

— Значит, ты вольная лань, а он корова? — насмешливо уточнила Марта. — Да, он не согласился, ты верно угадал. Но, может быть, тем он и интересен. Он личность, мужчина и никогда не позволит себе прятаться за бабской юбкой. Ты-то уж наверняка согласился бы, сделай я только пальчиком…

Арвидас пропустил мимо ушей нелестное для себя сравнение и продолжал развивать свои мысли:

— В стаде не бывает личностей, детка. На то оно и стадо. Будь это не так, разве миллионы позволили бы одному параноику гноить себя в лагерях и на каторжных работах во славу социализма? Сгонять с родных мест целые народы, объявив их поголовно врагами, держать в животном страхе огромную страну? Неужели миллионы свободных личностей дали бы так легко одурачить себя маленькому взбесившемуся тирану, убийце и дойти до того, чтобы бросаться под танки, на пулеметные гнезда, вопя в предсмертном экстазе его имя? Даже теперь, когда им попытались раскрыть глаза, они норовят все забыть и снова начать молиться на «вождя всех народов? Или сотворить себе нового идола, любого, лишь бы можно было петь ему коммунистическую осанну.

— Какая досада, Арви… Я не включила магнитофон. Такая проповедь пролетела мимо эфира. Мне, право, жаль, что ты тратил силы на такую неблагодарную слушательницу, как я.