Долгая навигация

Комбриг ушел, и осталось вязкое, глухое уныние. Скучно жить на условно потопленном корабле, скучно делать приборку, все собирая в исходное. Раевский долго лазал вдоль штормовых лееров, пересчитывая покалеченные крепления и стойки, и, вспомнив вдруг, что он здесь больше не боцман, разобиделся вконец. Без трепа и смеха, какими отмечен обычно отбой тревоги, и не куря, потому что нечего было курить, обходя недовольно мичмана Карпова, который всучивал всем сухари, спустились в кубрик с бродившей по палубе водой, завалились по койкам. Сил не было даже на то, чтобы расстегнуть бушлат. Боевая тревога ударила, казалось, сразу.

— …Не спешите докладывать, помощник. — Голос командира был безмерно устал. — Доложите мне истинное состояние корабля, статья сто восемьдесят, за готовность которого к бою, статья сто восемьдесят девять, вы отвечаете.

В большей степени, нежели напоминанием статей Корабельного устава, уязвить Луговского было трудно.

— Не спешите, помощник. Даю вам двадцать минут.

Окаменев от бешенства, он соскользнул по трапам. Носовые отсеки забирали воды через крышки люков — не много, но забирали. У акустиков сильная фильтрация через сальники. Поломка в главном распределительном щите, электрики работают на запасном. Левая главная машина сбавляет обороты. Фильтрация воды в румпельном… Кораблю приличного возраста пережить такой шторм непросто, еще хорошо отделались. Все запасы еды — в пшенке, сварить которую нет возможности. Сухарей, пресной воды хватает. Ныряя в люки и взбираясь по широко качающимся трапам, слушая доклады, проходя по кренящимся, гремящим листам пастила вдоль дизелей, он продолжал думать о новой прокладке, которую прикинул сразу после прочтения радиограммы, — на Покровский маяк. Верно ли его место? Если место неверно и сломается эхолот, он выйдет через пять часов прямо на отмели, не увидев никакого маяка… Топлива достаточно. Расход масла начали из резервной цистерны. Больных нет. Глядя в его застывшее лицо, ни в одном отсеке не решились спросить о причинах тревоги.

— Луговской. Вы уверены в своем месте? — спросил после доклада Назаров.

Ответ Луговского я привожу как образчик штурманской прямоты.

Вот что сказал Луговской:

— Полагаю, что да.

— …Ну вот что, пацаны, — сказал в микрофон Назаров, и во всех отсеках стало тихо.

— …Поиграли в войну — и будет. Теперь поработаем. Получено радио. В районе Покровского маяка терпит бедствие танкер. Нам поставлена задача оказать помощь.

И по всему кораблю облегченно вздохнули, заворочались, где-то выругались, где-то высморкали нос, а Луговской мрачно сказал:

— Специальностью этих людей были катастрофы, — И пояснил: — Роже Версель.

11

— …Не надо было, — заключил боцман. И сказал Шурке: — Иди. Спи. Будет работы.

— Так он горит или тонет? Товарищ мичман?

Раевский рассеянно повел крутым плечом, зевнул:

— Придем — увидим.

Шурка, сожалея, что сигарета кончается так быстро, и что неприлично унести окурок Крохе или Женьке, и что это сожаление мешает сладости курить, погасил остаток в пепельнице и вышел.

Скрипящий коридор был пуст. Дрожали под ногами дизеля. Никого не было в носовом, ярко высвеченном кубрике, никого не было в кормовом. Как часто бывает на походе, все попрятались по шхерам. Осторожно Шурка спустился в грохот и жар машины, в сладкий дух горячего металла и раскаленного масла. Огромные дизеля, вздымаясь вместе с отсеком, грохотали на шестистах оборотах, дрожали лампочки, никелированные замасленные поручни, деревянная конторка с замасленным вахтенным журналом. Сразу у трапа, на реверсе левой машины стоял Иван. В глубине отсека на брошенных поверх ребристых щитов бараньих тулупах спали, как упали, мотористы. На правом дизеле стоял Коля Осокин. Увидев Шуру, он оскалился и подмигнул: «Здорово…»

— Здорово, — заорал в самое ухо Иван, — давно не виделись.

— Кроха где?

Иван махнул на дверь в котельную выгородку:

— Греется.

— А ты чего?

— Скучно!..