Долгие поиски

Мы с моей заведующей Штурман, дамой толстой и добродушной, сработались хорошо: я в двух словах записываю в карточке, почему надо продлить лечение, и она ставит штамп ВКК. Так что я сам себе хозяин, просто стараюсь не злоупотреблять доверием — посылаю на ВКК в день не больше десяти-двенадцати карточек.

Так вот, другого я в таком состоянии без разговора выписал бы, но Добина я твердо решил долечить как следует.

— Придется вам еще три дня отдохнуть, Степан Михайлович.

— Это х-хорошо. Я еще не т-такой, как в-всегда. Д-да, еще не т-такой.

Чтобы Штурман не огорчалась, написал в карточке: «В легких жесткое дыхание с бронхиальным оттенком».

— До свидания, Степан Михайлович, приходите в субботу.

— До свидания.

Он улыбнулся, показав огромные зубы. Мне хотелось пожать его волосатую лапу, но доктора на приеме не жмут руки больным — негигиенично, что ли?

— Следующий к Бельцову!

Головная боль, ломота в теле, насморк, кашель — грипп.

Тетрациклин, микстура, эфедрин, бюллетень.

Болит голова, ломит спину, кашель, насморк — грипп.

— Следующий к Бельцову!

С независимым видом вошел высокий парень. Худой, прямо жердь, а не парень. Обычно у больных в лице ожидание, а этот весь в нетерпении и смотрит отчужденно: дескать, не по делу я.

— Садитесь. Фамилия ваша?

Я потянулся к стопе карточек.

— Чего там садиться! Мне только медкарту подписать. Для вербовки. Поляков я.

Таким я обычно подписываю без осмотра: и они довольны, и я время экономлю. Для порядка загляну в карточку — и до свиданья.

— Так-так… И куда едете? Надолго? — Я расспрашивал благодушно, рассеянно, просто чтобы не молчать, пока карточку листаю. Да и интересно все-таки, куда люди ездят, тем более мне самому через год распределяться.

— Да на Сахалин завербовался. Кооператив строю. Вот так квартира нужна!

Формалистом я не хотел показаться. Но все-таки два раза плевритом болел человек и лимфоциты в крови все время увеличены.

— Ну-ка, дайте я вас обстукаю.

— Доктор, вас там толпа больных ждет, а я как бык.

— Ну-ка раздевайтесь скорей, не оправдывайтесь.

Парень начал раздражаться:

— Ох и бюрократы здесь все! Мало того, что по два часа за одной подписью сидишь, так еще в науку играют!

— Какая от вас наука! — Я даже рукой махнул пренебрежительно. — Раздевайтесь и не разговаривайте.

Разделся. А куда ему деваться?

…На третьем курсе нашу группу вел Щербатов Иван Ефимович. Язвительный такой старичок. У него на занятиях общими рассуждениями не отделаешься. Мы тогда сдуру соседним группам завидовали, у кого ассистенты полиберальнее. Слух у Щербатова был абсолютный, горошину под двенадцатью перинами выстукать мог. Ну и нас натаскал.

Без рубашки Поляков казался еще длиннее и тоньше. Ребра — пересчитать. Я прошел по верхушкам легких. Слева похоже на полость. Черт, опять шумят у Муравлевой! Еще раз постукал… Честное слово, полость! Неужели каверна?!

— Знаете, придется вас на рентген отправить.

— Был только что. Здесь закрыт, так к черту на рога погнали. Вон в карте записано, я и то вижу.

Действительно, был. Всего два дня назад. И как это я не заметил?

За два дня каверны не образуются, на этот счет я был спокоен. Показалось мне, значит. Послышалось, вернее.

Подписал.

— Следующий!

Поляков ушел, замелькали следующие, но какое-то время оставалось смутное беспокойство. Постепенно стерлось.

Насморк, ломота, грипп, термопсис.

— Следующий к Бельцову!

Вошла девушка, очень крупная и очень застенчивая — это видно по движениям, быстрым и неоконченным: начнет руку к щеке подносить, но на полпути как будто спохватится, рука замрет, а щеки уже не красные — темно-малиновые.

— Мне только на работу выписаться. — И толчком бюллетень на стол.

Пятый день болеет, дома ее другой врач смотрел.

— Хорошо себя чувствуете?

— Да.

Рука уже разбежалась выписывать, но тут я заметил в карточке приписку: сопутствующий диагноз — митральный порок. Какой — не уточняется.

— Вы знаете, что у вас порок сердца?

— Да.

— Дайте-ка я вас послушаю.

Ого, я такого классического шума и в клинике на занятиях не слыхал. Предсердие трудно выстукивать, но похоже — увеличено.

— На лестнице задыхаетесь?

— Немножко.

— Кем вы работаете?

— На стройке.

— На стройке?! Что вы там делаете?

— Стропальщицей.

— Это значит, к крану цепляете?

— Да.

— Там же физическая работа, тяжелая!

— Да.

Конечно, достаточно было взглянуть на развитые, почти мужские руки.

— Как же вы там?

— Ничего.

— И не болит сердце? И одышки нет?

— Бывает.

— Вам категорически нельзя на стройке! Вы себя такой работой… вы очень себе вредите!

— Я больше нигде не могу работать, я из Ярославля приехала, у меня прописка временная.

— Их, Михаил Сергеевич, на стройку берут, а через три года за это прописка постоянная. А через пять лет комната. — Антонина Ивановна знает жизнь. — Тебе чего в Ленинграде?

— Хочется. А чего я в Ярославле не видала! Одна я там.

— Они многие так, Михаил Сергеевич: едут сюда, а сами не знают зачем… В Эрмитаже была?

— Была.

— И то хорошо. А многие и не были.

— Обождите, Антонина Ивановна, это не наше дело. Не могу я вас на стройку выписывать. Вам легкая работа нужна.

— С моей пропиской никуда не возьмут. Еще год остался.