Долгие поиски

И снова застучали молотки, завизжали сверла, так что продолжение спора слышала только бригада Ярыгина, да и то не вся: Филипок с Климовичем собирали на отшибе шлифовальный автомат. Остальные ребята, конечно, не работали.

— Как не разрешаешь?! Если я приказал?! Кто ты и кто я?! А план вам хочется? А премию вам хочется?

— План не пострадает. У нас еще шлифовальный не собран, многооперационный стоит. Не в рольганге счастье.

— Но мне нужен рольганг! Мне!

Мирошникова взвинчивало уже не только желание блеснуть перед комиссией (а одного этого желания было достаточно, чтобы мобилизовать всю его волю, всю страсть), нет, оказалась затронутой самая основа его личности, святая святых — авторитет! Он больше чем знал, он инстинктом чувствовал, что в сохранности авторитета он весь — с должностью, продвижением, властью; уничтожение авторитета равносильно уничтожению его самого, потому что не мыслит он себя без должности и перспективы продвижения. Авторитет же он понимает бескомпромиссно: что он ни прикажет, то и должно выполняться — без рассуждений, без разговоров. Слово — закон!

— Да кто же здесь хозяин?! — После криков, громов, петард последние слова были неожиданно произнесены шепотом. И потому прозвучали страшно: — Да кто же здесь хозяин, я спрашиваю?

— Вы хозяин, Борис Евгеньевич, вы. Но в пределах законов и инструкций. И принуждать моего рабочего нарушать технику безопасности вы не можете. Сам министр не может.

Умышленно ли приплел бригадир министра, стараясь сделать отказ более политичным (а ведь это ой как не просто — восстать против приказа начальника, ой как не просто, даже когда имеешь упрямый охотницкий характер, даже когда приказ не вполне законный)? Или, наоборот, от запальчивости министра затронул? Этого Егор и сам объяснить не может, нет у него привычки анализировать свои побуждения. Сказал и сказал — а вышло, что к месту сказал: сравнение с министром не то чтобы примирило Мирошникова с неожиданным отказом (знал он, что Ярыгин бывает строптив, но чтобы настолько!), но во всяком случае сделало этот отказ более приемлемым: раз препятствие непреодолимо даже для министра, значит, не позорно отступить начальнику цеха, отступить, сохраняя в целости авторитет, а такое отступление так же почетно, как отступление полка, сохранившего свое знамя. Да и что делать, как не отступить? Не втиснешь же Сысоеву насильно в руку горелку! То есть как раз Сысоеву можно бы и втиснуть, Сысоев бы не устоял, да уж больно бригадир негнущийся. И подумать только, что сам Мирошников его в бригадиры выдвинул, рекомендацию в партию дал — вот уж на свою голову! Но тут Мирошникову пришла в голову успокоительная мысль, что те, кто не гнется, рано или поздно ломаются: сломается и этот, занесет его — и сломается, а тогда можно будет назначить другого — гибкого.

Мирошников посмотрел на бригадира взглядом из тех, которые породили миф о Медузе Горгоне, молча повернулся и пошел. И многие действительно каменеют от таких взглядов, каменеют от страха, но Ярыгин только плечами дернул и пробормотал:

— Себя не уважать.

Ребята стояли над рольгангом с валками в руках, но дело не двигалось. Ясно, что у каждого есть что сказать.

— Давайте, ребята. Прения в перекур.

Не каждый месяц такое случается, охота бы обсудить. Но бригадир сказал, и пошла работа.

12

Каретка, на которую крепится пиноль, должна скользить но станине. А когда две металлические поверхности должны скользить одна по другой, тут не миновать притирки.

После обеда с Игорем работал Климович. Хотя тот гораздо старше и внешне держался покровительственно, когда доходило до дела, командовал Игорь. Он и сам не замечал, что командует, это выходило само собой. Если хотя бы двое работают вместе, они не могут быть полностью на равных, один невольно становится как бы бригадиром. Если бы Игорь осознал, что командует, он бы покраснел и стушевался, но он не осознавал — он решал, как лучше сделать, только и всего. Притирку Игорь, не колеблясь, поручил себе: он любит это дело.